– И не без основания, – продолжил Мосс. – Негры имеют право…

– Но зачем об этом говорить? Зачем вытаскивать это на поверхность? – спросила Китти. – Какая от этого польза? В глубине души все понимают негров.

– Возможно, за исключением жителей Монтгомери, – заметила Фанни.

– Я имела в виду всех, сидящих за этим столом.

– Этого недостаточно, – тихо сказал Мосс. – Совсем недостаточно. Кто-то должен нарушить…

– Но без оскорблений. Всем необходимо сохранять хладнокровие, – сказал Роджер Пратт. Огден кивнул.

– Эйзенхауэр был за интеграцию, но постепенную, – сказал Альдо Уэлд, откидываясь на спинку стула. – Эдлай Стивенсон был за интеграцию… но умеренную. Кажется, так теперь шутят?

– Но это правда, – нахмурился Огден.

– Ты не понимаешь смысл шутки, папа? – спросил Мосс.

– Разумеется, понимаю. Все белые одинаковы…

– Ну нет. – Мосс поморщился.

– Они хорошие люди, оба, и они желали добра, – сказал Огден. – Такие люди приносят пользу стране.

– Стране?

– Да.

– А как насчет…

– Мы делаем то, что должно, и движемся вперед, Мосс. Это единственный путь, Мосс, – двигаться вперед.

– Не согласен. – Мосс покачал головой. – Скорее назад. Нужно двигаться назад. Оглянуться, посмотреть, что произошло, и понять почему…

– О чем это вы? – Альдо Уэлд наклонился и потянулся за вином, затем наполнил стоявший рядом бокал Сары Пратт.

– Я говорю о тайных законах, – ответил Мосс.

– Законы не бывают тайными, – сказал Огден.

– Неписаные законы. Неписаные правила.

– Тайные и неумолимые, – согласился Фенно.

Огден перевел взгляд с сына на Фенно.

– Похоже, молодое поколение выступает единым фронтом, – сказал он, обращаясь к Альдо.

Тайные законы, с раздражением подумала Китти. Почему нельзя просто поужинать вместе? Зачем все эти разговоры, обсуждения, зачем садиться за разные столы и говорить: «Я здесь, а ты здесь».

– Послушай. – Огден откинулся на спинку стула. – У меня нет иллюзий относительно черных. К ним плохо относились, с ними плохо обращались – с самого начала. Никто не спорит. Но как нас объединить? – Он посмотрел на сына и улыбнулся. – Постепенно, – ответил он сам себе. – На этом держатся цивилизации. Разбитое, протекающее ведро не удержит свежую воду.

– Нет, – возразил Мосс. – Нам нужны новые ведра. Или что-то другое. Неудачное сравнение.

Он отодвинул свой стул от стола и поднялся.

– Пива? – спросил он, не глядя ни на кого.

– Я бы не отказался, раз уж ты встал, – радостно откликнулся Дикки. – Можно в ведре.

Мосс рассеянно кивнул, вышел в кладовку, а затем на улицу, в ночь, опустившую на небо занавес из далеких звезд. Каждое застолье делится на акты, подумал он, пробираясь в темноте к скалистому выступу, где оставил пиво, принесенное с площадки для пикника. Такой ужин похож на пьесу или даже оперу; он может создавать новые ритмы – перепады тембра во время обмена мнениями, скрежет отодвигаемых и придвигаемых стульев, фон болтовни ни о чем, быстрые оценивающие взгляды, ответы. Первый акт подходил к концу, и скоро начнется второй, в котором все усложняется; люди увлекаются едой и беседой, и начинает проступать чистый, печальный напев, одна-единственная нить, которая объединит или разделит их. Мелодия.

Разбить все, вполголоса напевал Мосс. Разбить все, разнести в щепки. Он не задумывался, что это значит. Что именно нужно разбить. Почему-то он был уверен, что это не имеет значения. Если ему удастся уловить гармонию этого ужина – слепую уверенность отца, внимательность матери, непринужденность и высокомерие стариковских разговоров, смех сестры, – а потом отступить, чтобы гармония исчезла, оставив эхо, мимолетный след, это будет здорово. Найди мне новые ноты, Джордж, сказал Майлз Дэвис своему барабанщику десять лет назад, и с тех пор Мосс руководствовался этой фразой.

Да, найди мне новые ноты. Мосс вытащил пиво из воды и сунул руку в карман за перочинным ножом. Разговор за столом не вышел за допустимые рамки, хотя Мосс знал, что его отец считает себя непредвзятым человеком, способным за ужином обсуждать даже Малкольма Икса[30]. Подобно старинной песне, которую исполняют а капелла, старики опирались на аккорды, смещали свои голоса на четверть тона вверх и вниз, в строгой гармонии, единым созвучием – альт, бас, тенор сливались, но не заглушали друг друга. Отдельные, но равные. Мосс поставил пиво на камень и открыл банку, нащупав пальцами край и приставив к этому месту нож. Раздельный звук, в котором каждая нота занимает отведенное ей место.

Ночное небо над его головой прочертила падающая звезда. Одинокий огонек просто пришел в движение, как будто кто-то столкнул его с темной полки. Мосс проследил за ним, пока тот не исчез из виду, затем перевел взгляд на яркие прямоугольники окон, смотревшие из столовой в ночь, окружавшую его со всех сторон. Он сделал большой глоток, и ему вдруг захотелось, чтобы сюда приехал Редж, чтобы он смог увидеть все это. Увидел, кто такой Мосс. А если точнее, увидел, откуда он такой взялся и что он имел в виду, когда говорил, что хочет найти новые ноты. Редж увидит то, что видит Мосс, поймет его потребность разбить. Он улыбнулся. Редж увидит и примет ее… эту невообразимую красоту… которую Милтоны крепко держат в своих благовоспитанных, цивилизованных руках.

Мосс допил остатки пива. С замиранием сердца он смотрел в окно, не в силах заставить себя вернуться в дом. За столом продолжался оживленный разговор. Отец слегка наклонился вперед, внимательно слушая. Мосс открыл вторую банку пива и стал пить, наблюдая, как мистер Пратт что-то рассказывает, но слушает его только половина присутствующих. Фенно разговаривал с Анной, а его мать барабанила пальцами по спинке своего стула. Что в промежутке? Что в промежутке? Ритм, отбиваемый ее пальцами, заворожил его.

Одни фразы поглощали другие и завоевывали пространство, присоединяя его к себе и двигаясь дальше, а затем останавливались. Останавливались. И приходили в движение. Снова. И Мосс услышал: там, за гранью разговора, где затихали голоса, была музыка. На короткое, почти неуловимое мгновение он ухватил то, к чему стремился, увидел, как выразить все это… комнату, этих людей, свечи и звезды. Выразить словами. И не только словами. Самую суть.

Его словно окутала легкая золотистая пелена. В окне он видел Эвелин, сидевшую напротив Джоан, чья темноволосая голова замерла неподвижно, – она тоже слушала. Сегодня, когда он плыл в лодке вместе с Уэлдами, то первой увидел фигуру Джоан, сидевшей на камнях.

Именно ее он всегда искал взглядом в толпе, чтобы убедиться, что она здесь. Мосс снова глотнул из банки. Тут он был не властен над собой. Могло случиться все что угодно. Он вырос под грузом того утра, когда она чуть не утонула. Они были вместе, а потом он повернулся и увидел, что она просто исчезла. И ему казалось, что сегодня она слишком близко к воде; Фенно Уэлд пошевелился, и Мосс увидел, что он слушает Анну, но смотрит на Джоан, которая наклонилась вперед, чтобы убрать воск с верхушки свечи. Вид у Фенно был беззащитный и растерянный. А Джоан думала о чем-то своем, видел Мосс. Интересно о чем. Сестра встала, взяла тарелку мистера Пратта, затем свою. Тот, кто сумеет ее завоевать, – счастливчик.