– Именно так вас станут запоминать, – объяснила она, когда мне помогали залезть на выдвижной стол МРТ-томографа. – Мы выясним, как вы функционируете.

Внутри аппарата через огромные наушники включили успокаивающую музыку. Я закрыла глаза, увидев почти вплотную прилегающий кожух, и вспомнила тесный ящик в Стамбуле, когда начался пожар, и холод воды в Гонконге, когда я туда прыгала. Помимо воли дыхание у меня участилось, и я еще сильнее зажмурила глаза и принялась считать мышцы на каждом пальце ноги, капилляры в пальцах рук, щелчки механизмов и постукивание двигавшихся магнитов. Я считала вспыхивающие и пляшущие точки под закрытыми веками, а потом, когда движение огоньков в темноте сделалось слишком беспорядочным и трудным для отслеживания, снова начала считать вдохи и выдохи и, обнаружив, что дыхание сделалось ровным, я успокоилась.

Когда меня вытащили из цилиндра, врач ненадолго – но лишь ненадолго – удивился, увидев меня. Он помнил, как поместил пациента внутрь аппарата, поскольку он, разумеется, провел последние сорок минут за исследованием моего мозга, но за это время мое лицо успело расплыться, и ему лишь удалось растерянно выпалить, после того, как я заговорила:

– О, да вы англичанка?

В своем списке Байрон вычеркнула слово «МРТ».

* * *

Проба спинномозговой жидкости.

Колени к груди.

Крепче.

Подбородок вниз.

Позвоночник изогнут, распялен, хорошее слово – «распялен»; растянут, расширен – по-французски «выпуклый, протуберантный» от латинского protuberare: набухать, выпячиваться

вводимая игла причиняет жуткую боль

боль – это мое тело

просто что-то телесное

иглу ненадолго оставляют во мне, пока спинномозговая жидкость как-кап-кап из межпозвоночной пазухи в маленькую пластиковую чашечку.

Байрон внимательно наблюдает, а я смотрю на нее, и ее лицо вообще ничего не выражает.

Вечером Байрон отправилась на очередные встречи по другой своей работе, своей настоящей работе: по «Совершенству», только по «Совершенству».

– Вы собираетесь за мной проследить? – спросила она. – У меня тут записано, что вам нравится за мной следить.

– Не в этот раз, – ответила я, сворачиваясь калачиком на гостиничной кровати.

Она кивнула без особой уверенности и оставила меня в покое.

Прогулка по Форт-Мейсону после заката. Здесь можно с почти полной уверенностью представить, что находишься в европейском городе: низкие жилые дома, окрашенные в бледные пастельные цвета, велосипедисты, петляющие между машинами, деревья гинкго, готовые осыпать свои вонючие плоды, каштаны, усеянные колючими шариками, дети, прыгающие через трещины в тротуарах. Какая-то женщина собирала деньги на приют для животных.

– Каждый год мы получаем больше двух тысяч животных только из района большого Фриско! – воскликнула она, тряся жестяной банкой у меня под носом. – Это собаки, избиваемые владельцами, кошки, выбрасываемые из машин, питомцы, которых мучили, морили голодом и бросали умирать. Покалеченные, беззащитные животные, виновные лишь в том, что доверились людям. Мы делаем для них все, что можем, но иногда попадаются настолько изувеченные как физически, так и морально, что их приходится усыплять. Но в этом году, с вашей помощью, мы сможем опустить уровень эвтаназии всего лишь до одного процента. Это сотни прекрасных, верных и любящих созданий, которые получат второе рождение и новый дом!

– А почему люди так плохо обращаются со своими питомцами? – спросила я.

Она покачала головой.

– Милочка, я сама многие годы задаю себе этот вопрос, и каждый раз, по-моему, все ближе к ответу. Я понимаю, что это очередная печальная история о печальном человеке. Если честно, я никак не могу понять, что заставляет человека мучить существо, которое его любит, которое нуждается в его заботе, и надеюсь, что никогда этого не пойму. Хотите познакомиться с Салли?

Салли, бурого окраса псина с заживающими шрамами на ребрах, спине и шее, смотрела из-за ног хозяйки огромными влажными глазами, и когда я протянула ей руку, шагнула вперед, чтобы обнюхать и прижаться ко мне тощим телом.

– Ее хозяином был адвокат из Форест-Хилл. Он мог насмерть переспорить любого городского судью, но когда приходил домой, то просто срывал всю злость на Салли. Понимаете, у нее были проблемы с мочевым пузырем, а этот парень, по-моему, не понимал, что нельзя заставить животное слушаться одним лишь криком, нужно любить, нужно набраться терпения, нужно сделать так, чтобы оно само все поняло. Однажды он набросился на нее с кухонным ножом, а потом бросил истекать кровью за пятнадцать кварталов, но она нашла путь домой, и городские службы нашли ее умирающей на лужайке. Мы вообще-то не должны слишком привязываться к попадающим в приют животным, но вот с Салли я просто не могла сказать «нет».

Салли глядела на меня, выжидающе стуча хвостом по земле, и я задумалась, помнят ли меня животные так, как это не удается людям, может, у них мозги как-то по-другому работают. Сказать ли об этом Байрон? Станет ли она потом препарировать собачий мозг, как и мой, чтобы узнать, что там тикает внутри?

Я дала женщине двадцать долларов и какое-то время просидела на корточках, пока Салли совала мне лапы в руки и облизывала пальцы, а я все гадала, могу ли остаться здесь навсегда – нет, не могу, – и пошла дальше.

Электроэнцефалограмма. Впрыскивают радиоактивное вещество и наблюдают, как оно циркулирует в моем теле. Я неделю писала синькой.

Врач пробормотал:

– О, Господи, я не… Ну, конечно же, да, тысяча извинений, я, наверное, на что-то отвлекся…

Медсестра спросила:

– Вы ведь новенькая, так?

Профессор нейрохимии воскликнул:

– Нет, я был один! Потом вы вошли в кабинет, здесь никого не было, я бы запомнил…

Студент-когнитолог задумчиво рассуждал:

– У нас нет модели. У нас просто нет модели, у нас даже нет рамок, чтобы попытаться заключить в них модель, и мы не знаем, откуда начать с подобным случаем…

Когда я ждала в коридоре, пациент, сидевший через два кресла от меня, вздохнул:

– Вчера у меня было двенадцать тысяч баллов, а сегодня уже одиннадцать тысяч, и я не знаю, почему. Как вы думаете, я теряю баллы из-за радиотерапии?

Байрон объявила:

– Мы делаем успехи, уверяю вас, я знаю, что они не ощущаются, но исследования Филипы, процедуры, ваш мозг – мы выясним, как она это все проделывала, мы найдем способ сделать вас запоминающейся…

Она, конечно же, повторялась. Все всегда повторяются, когда я рядом.

Ночью в… где-то во Фриско. Может, в районе Мишен. Мексиканские тако. Я устала, чуть подвыпила, горели фонари, на губах – привкус острого перца, приятная боль, напоминающая о том, что по моему телу бежит кровь, считаю пульс: тук-тук, тук-тук, тук-тук…