— Саша, — закричала девушка, — посмотри на время! Пойдем! Твоя мама готовит макароны. Если мы не поторопимся, они превратятся в кашу.

Мадлен остановилась. Саша… Вот, значит, он какой. Наверняка это он. Мальчик ничего не ответил. Лица его не было видно, все внимание приковано к земле.

— Саша, пойдем. Не выводи меня. Они никуда не денутся. Мы вернемся позже и проверим. Саша…

— Магдалена, иди в дом! — кричала в окно мама. — Это опасные муравьи. Они живут только один день, потому что прокляты.

Мадлен притворилась, что не слышит. Ее мать иногда говорит бредовые вещи. Она наклонилась и уставилась в землю, наблюдая за тем, как, приземляясь, умирают крылатые муравьи. Их было великое множество. Ей и раньше доводилось видеть подобное: они летали, свободные и счастливые, всего несколько часов, а потом умирали. Мадлен видела, как они борются со смертью. Интересно, она тоже будет бороться за свою жизнь?

— Магдалена!

— Саша… пойдем. Если ты не пойдешь, я съем твою порцию.

Мальчик наконец выпрямился и поднял голову. Какую-то секунду он смотрел прямо на Мадлен.

Кто-то настойчиво звонил в дверь. Она спустилась вниз и обнаружила, что под дверь просунуто письмо. Она подняла конверт с пола и вскрыла. Письмо было написано на очень ветхой бумаге, чуть ли не на пергаменте. Когда она его разворачивала, бумага шуршала и рассыпалась в руках.

Письмо рассыпалось прямо у нее в руках, а в дверь снова принялись звонить. Она бросилась открывать. Это Микаэла, она пришла сказать, что все это неправда. Что она жива. Она не могла умереть!

Мадлен потянулась к дверной ручке и только потом поняла, что звонит телефон. Вздрогнув, она села в кровати и посмотрела на будильник. Без двадцати семь. В такую рань ей никто никогда не звонил. Она схватила трубку и хрипло сказала:

— Алло?

— Мисс Фрэнк? — отрывисто спросил голос.

— Да, а это кто?

— Это Милдред Олленбах из Сеттон-холла.

Мадлен свесила ноги с кровати.

— Что-то случилось? — задала она глупый вопрос, прекрасно понимая, что что-то произошло.

— Случилось. Миссис Фрэнк со вчерашнего дня не произнесла ни слова, а сегодня с самого утра лежит без сознания. Она не реагирует ни на какие внешние раздражители, даже на боль. Ее осматривал доктор Дженкинс. Он полагает, что следует вызвать «скорую», если только сначала не пожелаете приехать вы.

Мадлен замерла, потом ее охватила паника.

— Может быть, ее хватил удар?

— Доктор почти уверен, что нет. — Мисс Олленбах помолчала. — Он считает… он почти уверен, что эти симптомы указывают на ухудшение ее психического состояния.

Мадлен внезапно осенило.

— А не могут эти симптомы быть результатом внезапного увеличения количества лекарственных препаратов? — резко спросила она.

— Нет, это маловероятно, — последовал краткий ответ. — Но доктор Дженкинс рекомендует провести электрошоковую терапию, и чем скорее, тем лучше, поскольку ваша мать ничего не ест и не пьет. Нам удалось уложить ее в постель, хотя нельзя сказать, что это как-то помогло.

— Подождите, — сказала Мадлен, — я скоро буду. До моего приезда ничего не предпринимайте.

Она вскочила с постели, натянула джинсы и вчерашнюю блузку. Схватила сумочку, ключи от машины и выскочила из дома. Начался час пик, а поскольку не было ни дуновения ветерка, в городских «джунглях» из-за выхлопных газов дышать стало нечем. Удушающий зной скопился между каменными фасадами Бата. Когда десять минут спустя Мадлен покинула пределы города, воздух стал чист… Солнце сияло обманчиво-привлекательно, отчего открывающиеся просторы казались похожими на истинный рай. Сеттон-холл купался в солнечном свете, а деревья в саду радовали глаз пышной, буйной зеленью.

Она остановилась на стоянке и минутку посидела в матине, пытаясь собраться с мыслями. Могла ли мама сама довести себя до такого состояния? Решила ли она подвести черту собственной жизни? Неужели она, отрезанная навеки от родных просторов, настолько несчастна, что предпочитает умереть, нежели находиться в приюте в Бате?

Мадлен вышла из автомобиля на яркий солнечный свет.

Палате попытались придать испанский колорит. Мадлен привезла несколько хлопчатобумажных кубинских гобеленов насыщенных красных, желтых и фиолетовых цветов. Ширма из мексиканских бус отделила раздевалку и смежную комнату от маленькой гостиной. За другой ширмой скрывался алтарь Росарии и место поклонения Бабалу-Айе. «Ну и где он сейчас?» — спрашивала себя Мадлен, глядя на неподвижную фигуру на постели. Росария лежала прямо, как оловянный солдатик, с широко открытыми глазами. Руки ее не двигались, она не размахивала ими бесцельно, как обычно. Казалось, она изменилась-, постарела и высохла. Ее крошечная фигурка терялась на огромной кровати. Стоя в дверях, Мадлен пыталась представить юную Росарию со свадебных фотографий — вызывающе красивую, черноволосую, с роскошными формами, со смуглой кожей на фоне снежно-белого платья. Как же случилось, что осталось только это? Внезапно Мадлен отчетливо поняла: такой коней, ожидает всех, и она не исключение. Ты обессилишь, высохнешь, и останется одна только оболочка… Она вздрогнула. Когда Росария умрет, она, ее дочь, будет идти по этому же пути жизни, продолжая бесконечную череду поколений. Но после нее останется дочь, а за ней внуки и правнуки.

Внезапно Мадлен в голову пришла ужасающая мысль, от которой по спине побежали мурашки. А если ее дочь умерла? И после нее никого не останется, никаких следующих поколений? Об этом она никогда не задумывалась. Никогда! Она отказывалась рассматривать такую возможность. Неизвестно почему перед глазами всплыло Сашино лицо. Маленький мальчик из парка смотрел на нее… Она представила ребенка, затем высокого красавца средних лет, который стоял в проеме двери и печально смотрел на Мадлен, в образе сморщенной старухи лежащую на кровати. Это внезапное видение будущего напугало ее.

— Все в порядке, — услышала она. — Можете войти.

Это сказала сиделка, которая сидела у окна и читала замусоленную книгу.

Мадлен подошла к кровати. На Росарии был надет стеганый халат, который Мадлен подарила ей на Рождество. Волосы аккуратно заплетены в косу и уложены вокруг головы, как мама любила, зубной протез снят. Неужели в этом возникла серьезная необходимость? Мама заботилась о том, как выглядит, и терпеть не могла оставаться без зубов. Мадлен присела на край постели, поцеловала распятие и прах предков, потом наклонилась и, обняв худенькие плечи матери, покрыла ее лоб поцелуями.