Прошла минута. Тишину нарушали только пение птиц и всхлипывания Мадлен. Форрест потряс ее за плечи.

— Мадлен, перестань плакать. Нужно поговорить. Ты должна рассказать мне, почему отдала дочь.

Она попыталась справиться с рыданиями. Как ему объяснить, почему она так поступила? Разве он поймет?

— Моя мать взяла дело в свои руки и стала с самого рождения присматривать за малышкой. Думаю, такое положение вещей было неизбежным. Мне было всего шестнадцать, у меня случилась послеродовая депрессия, а она так хотела второго ребенка! Мы много ссорились из-за малышки, и наконец я не выдержала. В Англии я чувствовала себя инопланетянкой и очень скучала по дому. Поэтому я решила вернуться, оставив Микаэлу на попечение родителей, и начать жизнь заново. В конце концов отец встретил другую женщину, а у мамы не выдержали нервы. Я путешествовала с Джиной по Мексике… Я и понятия не имела, что происходит. Микаэлу отдали приемным родителям. Оказалось, что мать страдает шизофренией, а отец просто решил умыть руки. — Мадлен попыталась взглянуть Форресту в глаза, но не смогла. — Как только правда выплыла наружу, я тут же полетела в Бат, но чиновники из попечительского совета не позволили мне увидеть Микки. Я понимаю, девочке необходима была спокойная обстановка… Одному богу известно, что ей пришлось пережить! Пара, которая оформила над ней опеку, подала документы на удочерение. Я растерялась. Микаэла была по-настоящему счастлива с новыми родителями, а я чувствовала, что уже давно отказалась от собственной дочери. Я подписала необходимые бумаги, потому что решила, что просто обязана это сделать. Микаэле нужна настоящая семья…

Форрест сжал ее плечи.

— Уже поздно? Поздно вернуть ее?

Мадлен снова расплакалась, он обнял ее.

— Если бы я только знал…

— Поздно, Форрест. Слишком поздно.

— Я перерезал артерию в его паху лезвием бритвы. Надрез был тонюсеньким, но и его хватило, — рассказывал Эдмунд с оттенком профессиональной гордости.

Он сидел на кровати, прислонившись спиной к стене и подтянув колени к подбородку. После очередного приступа болезни он выглядел совсем слабым, похудевшим, осунувшимся и напоминал скорее привидение.

— Это я сделал уже после того, как избил его до потери сознания и подвесил за запястья к балке. Так что ему не пришлось долго страдать. На кухне я оставил записку для его жены — сообщил, что ей не стоит ходить на чердак, поскольку там висит ее мертвый муж. На тот случай, если она не заметит записку, я подставил под него ведро, чтобы кровь не просочилась через пол, не измазала потолок нижнего этажа и не перепугала ее до смерти.

Эдмунд взглянул на Мадлен, растянув губы в улыбке, как будто эти признания — то, что он потрудился сделать для жены убитого, — доказывали его добрый, в сущности, нрав.

Должно быть, в глазах Мадлен это выглядело не слишком убедительно, поэтому Эдмунд поспешно продолжил:

— Их брак изжил себя. Его жена отдыхала в Италии с любовником, а дети вообще никогда не входили в их планы. Он увольнял горничную, когда жена уезжала, а сам пускался в загул, пил и смотрел порно с участием малолеток.

Мадлен стояла у зарешеченной двери и смотрела на Эдмунда Фьюри. Этот разговор был ее ошибкой. Она начала его несколько недель назад, когда между ними произошла та неуместная перебранка. В пылу спора она упомянула именно об этом преступлении, так не похожем на все остальные — Эдмунд предпочитал душить своих жертв.

Из-за боязни скорой смерти — врачи так и не смогли поставить диагноз его странной болезни — Эдмунд убедил Мадлен, что должен объяснить ей свой поступок, поскольку, по его словам, пресса приписывала этому преступлению необычайную жестокость, которой на самом деле не было. Она попыталась объяснить ему, что даже не жила в Англии, когда произошло это убийство, и узнала о нем только от директора тюрьмы. Но Эдмунд твердо вознамерился посвятить Мадлен в тайные рычаги своих преступлений, и теперь его невозможно было остановить. Он был непреклонен: если ему суждено умереть, то хотя бы Мадлен будет знать, что он не такое уж чудовище, каким его представляют. Мадлен сама удивилась, насколько ее подкупило это желание выглядеть достойно в ее глазах.

Поскольку события последних недель несколько стерли четкие границы и ослабили ее оборону, она уступила и согласилась его выслушать, если он будет сидеть на безопасном от нее расстоянии. Она избегала смотреть ему в глаза, но не отводила взгляда от его рук. Они казались на удивление безобидными: белые, чуть полноватые. За шесть лег тюремного заключения они не подвергались воздействию погоды, не выполняли тяжелой физической работы. Она представила, как мягкие бледные пальцы аккуратно разворачивают старомодное лезвие бритвы, расстегивают ширинку брюк жертвы, стягивают их и обнажают гениталии, а жертва висит в полубессознательном состоянии, возможно, умоляя о пощаде.

Ей стало не по себе.

— Этот подонок уже сидел в Англии за развращение малолетних. Ему и двум его друзьям принадлежала вилла в Таиланде. Догадайтесь, чем они там занимались?

— Значит, он заслужил свою смерть? — уточнила Мадлен, стараясь, чтобы голос прозвучал равнодушно.

Эдмунду не понравилось, что в ее голосе проскользнули саркастические нотки, и он не удержался от язвительности.

,289;

— Я сделал это за деньги, моя красавица. Я думал, что ясно дал это понять. Клиент заплатил целое состояние за убийство этого человека, а то, что он оказался мразью, лишь упростило дело. Я даже получил удовольствие от его устранения.

— Все ваши жертвы… были мерзавцами и подонками?

— Я не смогу избавить человечество от мрази, да? — резко выпалил он. — Да, вы правы, в мире до черта подонков!

Эдмунд раздраженно покачал головой, как будто объяснить собственную философию человеку непосвященному — вещь непосильная.

— Мадлен, пожалуйста, не забывайте, я убивал только взрослых мужчин, мужчин, которые притесняли и обижали других. Иначе зачем было их убивать? Я — чистильщик. Или мусорщик Я избавляю от мусора, от тех элементов, к которым остальные даже брезгуют прикоснуться. А правосудие просто не может дотянуться до них своими коротенькими ручками. И видите, кто расплачивается! Но подумайте: если бы один из этих подонков хоть пальцем тронул маленькую внучку судьи, разве стал бы суд преследовать меня за то, что я избавил мир от мрази? — Эдмунд подался вперед и прорычал. — Стал бы, Мадлен?

Мадлен, широко раскрыв глаза от ужаса, пожала плечами и не сразу нашлась, что возразить.

— Я имел дело только с взрослыми мужчинами, — настойчиво повторил Эдмунд, — никогда не трогал юнцов, какими бы отвратительными они ни были, не трогал женщин и детей. Согласен, временами мои жертвы испытывают страдания. Иногда на этом настаивали сами клиенты. Если речь идет о мести, я иду навстречу. Оказываю такие услуги.

— Оказывали! — поправила Мадлен.