Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Despiertate, Mama. Estoy aqui,[32] — прошептала она. — Я здесь, мама.
— Она не чувствует ничего, даже боли, — сказала сиделка. Мадлен обернулась.
— Откуда вы знаете?
Мгновение она непонимающе смотрела на Мадлен.
— Ниоткуда.
Сиделка встала и вышла. Через несколько минут в палате появился доктор Дженкинс.
— Может быть, вызвать «скорую помощь», мисс Фрэнк?
— Чтобы обмотать маму проводами и поджарить ей мозг? Нет, доктор Дженкинс.
Он подошел к кровати и положил руку ей на плечо.
— Успокойтесь, Мадлен. Что нам еще остается делать?
Это был справедливый вопрос и, учитывая обстоятельства, довольно честный. В подобных случаях электрошок действительно помогал, но в то же время эта терапия убивала миллионы клеток мозга. Мадлен отчаянно искала причину, которая позволила бы оставить маму как есть. Которая помешала бы врачам и дальше наносить ущерб ее разуму.
— А нельзя немного подождать? Может, ей поставить капельницу, дать день-два отлежаться?
— Это не больница, Мадлен, — мягко заметил он.
— Знаю, но, принимая во внимание то, сколько денег отец каждый месяц выкладывает за содержание моей матери, я полагаю, можно пойти навстречу.
Мадлен чуть не расплакалась, и он неловко похлопал ее по плечу.
— А что говорит доктор, тот антрополог, который беседовал с моей матерью? Я могла бы переговорить с ним.
— Я узнаю, есть ли у миссис Олленбах его номер телефона. Хотя, честно скажу, я не очень-то верю в подобных «докторов», — заметил доктор Дженкинс чуть надменно. — Мадлен, я должен бежать, но Милдред у себя в кабинете. Подумайте над моими словами. Мы не можем оставить вашу мать в таком состоянии.
Когда он ушел, Мадлен склонилась над Росарией и мягко попыталась закрыть ей глаза.
— Мама, закрой глаза, или они вынуждены будут залепить твои веки липкой лентой. Тебе это не понравится. Может, скажешь хоть что-нибудь, чтобы я поняла, что ты меня слышишь! Пожалуйста, Mamacita. Dime algo, cualquier cosita.[33] Где твой Педроте, когда он так нужен, а, мама?
При упоминании об орише, ее наставнике, веки Росарии дрогнули. Ее губы задвигались, она хотела что-то сказать.
Мадлен нагнулась ближе.
— Что, мама?
Росария слабо откашлялась и попыталась произнести какие-то слова.
— Бери ребенка и беги, — прошептала она. В ее голосе слышался страх. Глаза закрылись, она глубоко вздохнула. — Бери ребенка и беги.
Руки Мадлен дрожали, когда она гладила маму по лицу.
— Что ты имеешь в виду, мама?
— Забери ребенка, — повторила она, хлопая слабеющей рукой по стеганому покрывалу.
— Какого ребенка, мама?
Ответа не последовало, мама только взволнованно ударила по постели.
— Мама, послушай меня. Я подозреваю, что ты что-то чувствуешь. Может быть, ты прочла мои мысли… но она не моя дочь. — Мадлен помолчала, потом спросила: — Или моя, мама? Нет? Да?
— Нет, — прошептала Росария и покачала головой, еле слышно повторяя слово «ребенок». Ее руки замерли на шее, она потянула за цепочку. — Возьми это, повесь на шею.
— Нет. Это понадобится тебе самой.
— Нет, Магдалена. Ahora es tuyo.[34] Делай, как я говорю.
Чтобы мама успокоилась, Мадлен послушалась, расстегнула цепочку и повесила ее себе на шею. По очереди она поднесла к губам древнее распятие и флакон с прахом предков. Если бы она не отказалась от своих верований, то сейчас стала бы сантерой. Талисман нескольких поколений сантер, согласно словам матери, наделит ее силой и сохранит от злых сил.
— Не хочешь их благословить? — спросила Мадлен и прижала распятие к губам матери.
Росария пробормотала благословение и расслабленно склонила голову набок. Ее поза уже не выглядела такой напряженной. Казалось, она заснула.
Мадлен поцеловала ее в обе щеки, пригладила волосы и прошептала ласковые слова, но Росария была уже далеко.
Мадлен встала и подошла к алтарю. Тут были атрибуты маминых религиозных обрядов: раковины каури, священные камни и чаши с травами, которые Мадлен заказывала по почте из Ки-Ларго. На вышитой салфетке лежал позолоченный молоток (жертвенный нож конфисковала миссис Олленбах). Мадлен подняла молоток и увидела примотанную к его нижней части брошь Эдмунда.
Она подержала брошь в руке, потом положила в карман. Достала из сумочки коробку спичек и зажгла перед образом Бабалу-Айе свечку. Это был суровый бог, мужской. Вероятно, ему не по душе все эти показные восхваления и умильные молитвы. Возможно, ему не понравилось наличие броши на алтаре.
— Приглядывай за моей мамой, ублюдок! — пробормотала Мадлен. — Она твоя самая верная подданная.
Спустя два часа Мадлен уже стучала в дверь кабинета.
— Войдите, — отозвался женский голос.
Расстроенная миссис Олленбах сидела за своим столом. Она поправила очки и посмотрела поверх них на Мадлен.
— Миссис Олленбах, — сказала Мадлен, стоя в дверях, — моей матери значительно лучше. Она разговаривала со мной. Мыслит она здраво. Она выпила грейпфрутового сока и съела половинку банана. Она может открыть и закрыть глаза, а когда я уходила, она крепко спала. Я не вижу объективных причин для того, чтобы отправлять ее в больницу.
Миссис Олленбах не очень-то обрадовалась ее приходу, и это нетрудно было прочесть по ее лицу. Но дочери Невилла Фрэнка — хоть какая она заноза! — следовало потакать. Кто платит, тот и заказывает музыку.
— Что ж, отличные новости!
— Я понимаю, что мы не самые простые пациенты, — приторно улыбнулась Мадлен. — И спасибо вам большое за то, что так превосходно ухаживаете за моей мамой.
— Кстати, мисс Фрэнк… — окликнула миссис Олленбах, когда Мадлен уже собиралась закрыть дверь.
— Да?
— Доктор Дженкинс упомянул, что вы хотели переговорить с… да, доктором Альваресом. Я позвонила ему, но его жена сказала, что он болен и не в состоянии ни с кем общаться.
— Болен? — нахмурилась Мадлен.
Интересно чем? Но лучше не спрашивать. Мама говорила, что он пытался выведать у нее какие-то секреты. О господи…
— Спасибо, что позвонили. Я приеду вечером.
Мадлен поспешила на залитую солнцем улицу. В ушах звучали слова матери: «Бери ребенка и беги».