наметом выбегает молодая самка, она безостановочно жалобно визжит, мчится через двор в поисках спасения, оставляя за собой запах горелой свиной кожи. В нескольких метрах от мальчика животное замедляет ход, обрушивается на землю и перекатывается на бок, дергая ногами. Моргающий глаз смотрит в небо. Жером садится рядом с ней на корточки, начинает гладить по голове. Ресницы несчастной щекочут ему ладонь.

Он идет к дому, застывает перед входной дверью. Сворачивает к подсобным помещениям, оборудованным в западном крыле фермы. Стучит в окно. Дверь открывает старуха. Ее глаза покраснели от многолетнего сидения у очага, но смотрит она на правнука не привычным, колючим и непримиримым взглядом, а как растерянная или чуточку безумная женщина. Она не пытается задержать кошек, и те, прошмыгнув между ног хозяйки, кидаются на двор, под груды металлолома. Она как будто только сейчас замечает его, мальчика с маской из засохшей грязи на лице, последнего в роду, не такого, немого, непокорного и непонятного чужака. Он протягивает руки, и она видит, что ладони тоже чем-то измазаны, хватает его за запястье и облегченно вздыхает: слава богу, кожа до самых плечей белая и полупрозрачная. Ребенок чувствует нежную цепкость ее пальцев. Она привлекает его к себе, тянет через темную комнату на кухню, подводит к раковине и снимает футболку, обнажив бледный живот и узкую грудь. Мальчик не сопротивляется. Стены приглушают собачий лай и визг свиней, сирена пожарной машины пока не слышна. Жером по глазам видит, как она устала, и понимает, что прабабушка прожила на свете тысячу лет до его появления на свет. Выцветшие глаза выражают кое-что еще, нечто, чему Жером не может найти названия. Элеонора принимает его таким, каков он есть, и понимает, что все бесконечные часы жизни подводили ее к нынешнему мгновению: она кладет ладонь на затылок правнуку, наклоняет его над раковиной и открывает кран, чтобы он набрал в ладошки воды и умыл лицо.

Зверь проснулся, возбужденный близостью течных самок. Их запах просачивается через пористые перегородки соседнего блока. Он толкает рылом дверь загона. Задвижка ослабла, она звякает, вздрагивает и подскакивает после каждого удара. Зверь прикусывает один из прутьев, толкает дверь, тянет ее на себя, снова толкает, и винты постепенно вылезают из пазов. Через много часов петля и задвижка падают на голый бетонный пол прохода, и дверь бокса медленно открывается. Хряк готов смести преграду из людских тел, но на его пути никто не стоит. Он обнюхивает четырех других производителей, просыпающихся при его появлении. За стенами нервничают молодые свиньи, беременные матки и поросята. Огромная туша движется бесшумно в тишине и мраке.

Зверя влечет не только инстинкт гона – он не может устоять перед стойким ароматом ночи, проникающим в здание. Он идет по центральному проходу, утыкается рылом в щель, мотнув головой, раздвигает створки широкой двери, делает несколько шагов, оказывается на улице, поднимает голову и делает вдох. Дрожь возбуждения сотрясает огромное тело. Он на мгновение переводит взгляд на двери свинарника, за которыми томятся фертильные самки, почуявшие феромоны его тяжелого дыхания. Хряк отворачивается и идет к ограде. За ней лежат глянцевые душистые поля, они пахнут травой и крупными, незнакомыми зверями и зверьками, влажным кустарником и старыми садами, залитыми голубоватым лунным сиянием. Зверь грызет и разрывает ячейки металлической сетки, проделывает дыру, просовывает голову и наваливается всей тяжестью. Вделанные в бетон столбы обрушиваются на землю, дыра расширяется, и хряк протискивается в нее, не щадя спины и боков. Его крик ввинчивается в ночь и будит собак: они учуяли зверя и зашлись лаем на псарне. Опьяневший от боли хряк мчится на середину луга. Он не бегал никогда в жизни и вдруг осознал необходимость мобилизовать всю имеющуюся силу, чтобы двигаться вперед. Из ран на теле течет кровь, пропитывая щетинки. Он останавливается, оглушенный приложенным усилием, новой свободой и вибрациями ночи, в которую он вглядывается расширенными зрачками. Его глаза различают унылые строения свинарника, составлявшие до сего дня границы его мира. Из большого дома доносится враждебный запах людей и собак. Зверю неизвестно, что за толстыми кирпичными стенами, на втором этаже, спят двуногие существа и видят в своих снах стада свиней.

Хряк долго бежит, дезориентированный ночью, запахами и странными звуками, тормозит, чтобы перевести дух и дать отдых суставам, непривычным к большим нагрузкам. Его удел – бетон и настил, он поначалу опасается мягкой земли, влажных травинок, ям, где, возможно, таится опасность, и труси́т вдоль дороги по твердой почве к прояснившемуся горизонту, пока его не останавливает надвигающийся издалека свет. Пульс у зверя сильный и быстрый, дыхание на выдохе превращается в пар, хотя ночь очень теплая. Раны на боках начинают подсыхать и превращаются в длинные черные бороздки. Приближается машина, зверь забирает влево и неуклюже перепрыгивает через канаву, оставив чудовище за спиной. Когда тишина восстанавливается, хряк поворачивает голову в сторону дороги. Запах сородичей рассеялся, но он узнает его среди сотен и даже тысяч других, тревожных, но возбуждающих. Зверя мучит жажда, и он мог бы вернуться на ферму, но продолжает двигаться вперед, обращая в бегство кроликов, которые, смешно подскакивая, улепетывают в кусты. Хряк в нерешительности. На небо выплывает луна, и его глазам открываются белесо-голубоватые окрестности. Зверь много часов идет по полям и пустошам, подъедает тут и там молодые початки кукурузы и благоразумно держится подальше от жилья, собачьего лая, фонарей и шоссейных дорог. Почуяв воду, он останавливается у прудика и жадно пьет, не замечая, что с другого берега за ним наблюдает коза.

Ночь бледнеет, рассвет озаряет поля, хряк прячется в роще английских дубов и принимается копать перегной и землю между корнями, чтобы обустроить лежку, ищет под поваленными стволами съедобные коренья и утоляет голод. Зверь никогда не «вил гнезда» в тесном пространстве загона, а теперь сгребает опавшую листву и сухой мох, гибкие ветки, старую рубашку, тысячу лет назад забытую под деревом каким-то пьянчугой. Собрав все найденное в вырытой яме, он укладывается на дно и отдыхает в расслабляющем полумраке, прислушиваясь к лесным шорохам, писку каменной куницы и уханью лесной совы.

Вскоре усталость берет над ним верх, атавистическая память посылает ему картины равнин, заросших папоротниками, лежек в исторических лесах, непокорных рек с вкусной водой. Он бегает со стаей волков и вдруг слышит – во сне? наяву? – голоса людей. Они кричат, бьют Зверя по рылу, бокам, крупу, выкручивают ему уши. Их руки насыпают еду в кормушку, наливают воду, ведут к самке, хватают за член, направляют. Последним видением становятся овалы человечьих лиц –