бороде. Когда боль слегка притупляется, он достает сигарету. Закурив, оглядывается и ковыляет к машине, бормоча себе под нос ругательства. Добравшись до внедорожника, он прислоняется к капоту, пробуя отдышаться. Губы потрескались от жара, рот и горло горят, расчесанная сыпь превратила тело в сплошную рану. Сердце сбоит, колотится о ребра, живет отдельной жизнью. Над полями взошло солнце, небо очистилось, стало бледно-голубым, почти белым. Марсель исчез, оставив вместо себя когтистое дерево, обвитое плющом и трутом.

Дом пребывает в томной тишине, которую нарушает только приглушенный звук телевизора. Перед экраном, голыми попками на ковре, сидят близнецы. Рядом с кроватью главы клана, на ночном столике, мерзнет под осенним солнцем дама с фотографии. Жером стоит на пороге комнаты Жюли-Мари. Он вдыхает запах бумаги для благовонных курений, которые его сестра жжет на блюдце. «Я знаю, что ты снова был в моей комнате», – говорит она, заметив на полу кусочки расплавленного воска. Еще тут пахнет целлулоидом от лиц и рук тряпичных кукол. Забытые в углу бывшие любимицы сидят в ряд на плетенном из лозы чемодане – плечом к плечу, как солдаты под могильной плитой памятника павшим. По вечерам усталые воины, весь день рывшие ходы под сельской площадью, засыпают крепким сном.

Куклы в хорошем состоянии, хотя волосы поредели – слишком часто их причесывали, а подвижные веки с ресничками, как у свинок, поднимаются над стеклянными, керамическими или пластмассовыми глазами и закрываются, когда куклу укладывают, и в голове у нее раздается щелчок механизма. Жером любит вдыхать сладковатый запах мягких кукольных тел, когда-то одетых в белые платьица: теперь они стали серыми или коричневыми от пятен еды, которую капризули отказывались пробовать.

Ты гадкая девчонка! А ну-ка ешь сейчас же, или отшлепаю!

Наверное, им скучно жить с запылившимися глазами – как котам со старческой катарактой или кроликам с миксоматозом. Раньше Жером любил наблюдать, как Жюли-Мари играет в куклы, рассаживает их вокруг круглого камня, превращенного в стол и покрытого носовым платком-скатертью, или купает своих девочек.

А потом все вокруг закончилось, как отрезало: забытые куклы валялись на полу или в траве, мокли под дождем, их тряпичные тела плесневели. У одной расплавились пластмассовые ручки, лицо другой солнце превратило в уродливую маску. Потом Жюли-Мари спохватилась, подобрала их – из чувства верности или ностальгии – и соорудила маленький алтарь во имя былой славы и в память об общем детстве. Куклы с выцветшими лицами в вязанных бабкой или матерью нарядах выглядят грубыми и уродливыми. Когда-то все женщины в семье вязали, вязали, вязали, словно жизнь зависела от количества шерстяных вещей, вышедших из-под их спиц. Все ходили в свитерах, носках и шапочках ручной вязки, а спицы щелкали, щелкали…

Теперь Жерому придется тянуть рукава, чтобы они росли вместе с ним, если только Катрин не выйдет из добровольного заточения, чтобы еще раз попытаться привести в порядок их жизнь и весь дом. В этом случае она повезет сына на первую же сельскую толкучку, твердо вознамерившись переодеть его с головы до пят в новые, малоподходящие вещи, принадлежавшие другим людям, пахнущие чужой стиркой, чужими шкафами и чужой кожей.

Ты только посмотри! Пять франков! Вот это да! Нравится? Нет? Некрасиво? Как же с тобой тяжело… Ладно, все равно возьмем…

Жером входит и закрывает за собой дверь. Что произошло? Куда исчезла прежняя Жюли-Мари? Почему она больше не позволяет следовать за ней по сельским дорогам и лесным тропам? Он собирал ежевику сестре, а она ждала, сидя под магнолией, чьи цветы, увядая, издают приторно-сладкий запах. Жюли-Мари ела ягоды, и ее пальцы и губы становились черными от сока.

Почему она отталкивает его, не дает обнять себя, ты теперь взрослый, не нужно, нельзя, почему не достает бабочку у него из головы, как случилось однажды, когда он решил послушать гудение маленького бражника, привлеченного одуряющим ароматом бирючины? Он закрыл его в баночке из-под детского питания и поднес к уху, а бражник, отчаянно искавший выход, залез ему в голову.

Он зарычал от боли и начал кататься по земле, биться о стены, пока Жюли-Мари не положила его голову себе на колени и не попыталась достать бабочку щипчиками для бровей. Вытаскивать пришлось по частям: насекомое пятилось и могло попасть под череп, где стало бы летать до скончания времен.

Голова у мальца пустая, мать передала ему безумие по наследству.

Жюли-Мари светила фонариком в ухо и вынимала крылышки, лапки, брюшко, грудь, голову, часть крыла и еще… Тишина вернулась. Девочка принялась гладить брата по волосам, на подушечках ее пальцев осталась пыльца с крылышек, ее джинсы промокли от соплей и слез Жерома…

Может, стоит выслушать других бабочек, впустить их в свою голову, чтобы сестра вернулась хоть ненадолго, и плевать на боль, она возьмет щипчики и все исправит. Но комната пуста, печальна, залита желтым цветом…

Она дает всем и каждому за так, мне брат рассказал.

…Жюли-Мари нет дома, она предпочитает ему других парней. Их она целует, обнимает и ласкает, им позволяет целовать, обнимать и ласкать себя. Ей плевать, что живот и горло Жерома сжимаются, стоит ему представить, что ее обнаженное тело отдано на откуп другим рукам, другим глазам и другим губам. Он подходит к книжному шкафу, где хранится множество незнакомых ему предметов, ненужных и чуждых миру фермы, и резким движением опрокидывает этажерку. Блюдечко для воскурений разбивается в мелкие дребезги. Жером срывает со стены пазл, на котором когда-то белые, а теперь желтые волосы струятся на пляж и никак не могут дотянуться до мыса. Та же участь постигает постеры, прикрепленные к старому, в мелких дырочках, гобелену.

Жером топчет проигрыватель, пока красный пластиковый колпак не трескается, как скорлупа, вытаскивает из конвертов виниловые диски и разламывает их о колено, держа двумя руками за края. Хватает кукол, одну за другой, отрывает им руки, оставив зияющие дыры. Он видит под кроватью рюкзак, убранный на время летних каникул. Садится на ковер, успокаивает дыхание, наклоняется, протягивает руку, тянет за лямку. Открывает и достает тетради, заполненные круглым старательным почерком, вырывает страницы, потом вынимает и расстегивает косметичку. Из нее высыпаются бумажные квадратики-записочки. Мальчик разглаживает каждую, кладет на ковер и повторяет одни и те же буквы, одни и те же слова, написанные разным, но одинаково плохим почерком:

МЕРЗАВКА

ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА

ПОТАСКУХА

Из раненых кукол вываливается раскрошившаяся губка.

* * *

Анри находит в машине бутылку воды, выпивает залпом до дна. Снова смотрит на старый дуб: на краю его