— Нельзя терпеть, я видела его накануне, он не просто так ушёл. Его надо найти, срочно! Я чувствую, что с ним что-нибудь случится. — с надрывом произносила Алёна Витальевна.

— Подождите хотя бы до утра. Можете быть уверенны, уже к утру его где-нибудь найдут и отправят в вытрезвитель или домой, если он накуралесит где-нибудь. А если убежал, то это точно может подождать.

Алёна Витальевна слушала это, и слух резали эти нелепые слова.

— Мой сын — не тот случай.

— Надо же, а какой тогда?

Ей тяжело было это признать, что-то табуированное было в том, что могло случится. Она как могла подбирала эвфемизмы к тому ужасному, чего она так боялась.

— Вот как. Однако же это дела не меняет. Согласитесь, если имел место суицид, то, скорее всего, он уже его совершил, и нет смысла его тотчас искать. Позвоните в часов восемь, а лучше в девять. Документики оформите сейчас, а потом только сообщите, вернулся ваш сын или нет. Такое иногда случается, не переживайте слишком сильно раньше времени.

Матерь была уязвлена высказываниями этого должностного лица. В них было столько неприкрытого гнилья и цинизма, что в нём без должной концентрации и силы воли можно было бы утопить всё своё самообладание. Она спокойно выслушала доводы и так же невозмутимо спросила:

— Неужели сейчас ничего нельзя поделать?

— К сожалению, нет. Ждите.

Не видя больше толку в этом диалоге, она попрощалась и ушла. На улице уже было темно. Как только Алёна Витальевна вышла из здания, все её издержки и хладнокровие как рукой сняло. Нечто вонзилось в самые глубины её души. В её храме умиротворения началось мародёрство. Она всхлипывала, беспомощно улыбаясь. В её бумажнике не было наличных денег для обратного пути, поднялся ветер. Он колыхал её волосы как солому, а она, неся тяжкий груз, поплелась куда-то в сторону дома.

Где-то в это же время, оставив фургон на стоянке, в придорожном кафе муж Алёны Витальевны сделал заказ на картошку с чаем и котлетой по-киевски. Только сейчас он заметил сообщение жены.

В зале, где он сидел, было не людно. Здесь никогда не бывают заняты все столы. Убранство яркое, но дешёвое. Даже есть аквариум с золотыми рыбками и чёрным усатым сомом. Играла весьма незапоминающаяся музыка. Он сидел и глядел в столешницу, будто на звёздное небо. Быстро отписал Алёне “Что случилось?”, хотя буквально на этот вопрос она уже ему и ответила в сообщении. Он устал с дороги, а теперь и сын пропал. До этого хотелось что-то обдумать в голове после целого дня за рулём, а теперь только об этом его мысли. Что за жизнь такая нелепая? Когда он так налажал? Ему не везло буквально везде. Не поступил на инженера; ушёл в армию; Ксения не стала его ждать, выскочила за другого; он с дуру, а может и от горя и одиночества вышел за эту овечку, скромную и кроткую Алёну. Жили и работали в столице одно время, город огней и страстей не принял их; выгодную работу нашёл в этом городе, туда и переселились; жили в коммуналке с Костей, пока не родился второй сын; жильё своё раздобыли, а дальше опять на убыль. В его фирме пошли сокращения, он попал под раздачу, а в это же время и Лена родилась. Чтобы без хлеба не остаться, пришлось на эту убогую работёнку устраиваться. Давали не так много, сколько семьи не видел. Проблемы от гиподинамии начались. Семью ими не обременял, сам по докторам лазил. На работе только одними обещаниями и кормили. Хотел уволится, а не уволился, боялся опять как в столице без денег юшку хлебать, не столько за себя, сколько за детей боялся. На Костю столько надежд возлагали, что вырастет, помогать будет, не дурак был. А всё же не стало его. Тяжело было, только рана затягиваться стала, даже за границу съездили, и вот тебе — сын пропал. Крест, конечно, рано ставить, но всё же сопоставляя его недавнее поведение с таким вот итогом, приходят неутешительные выводы. Что они за родители такие? Почему дети уходят от них не оперившись, но не в жизнь, а куда-то за синий горизонт, где даже птицы не поют и не воют ветра? Не получилось у них семейного счастья, крепкой и дружной, а главное — полной семьи. Зачем он на ней женился? Жил бы один или другую умницу-красавицу нашёл, а так, с этой одни неудачи. Порвалось что-то, опять…

Принесли еду. Надо было поесть. Клевал картошку он неохотно, пытаясь заесть глухое недовольство действительностью.

Домой пришла Алёна Витальевна в часу двенадцатом. Завтра на работу, Елене в школу. Это всё казалось таким далёким, таким ненужным теперь. За дорогу она ещё раз расплакалась и успела успокоиться, но в квартире, не обнаружив пропавшего сына, ей опять сплохело. Не раздеваясь, она достала из целительной коробочки валерьянку на кухне, разбавила несколько капель водой и выпила. А потом стала полноценно плакать. Почти без слёз, потому что всё выплакала.

Сына нет. Может вот-вот придёт? Ну вдруг?

Где же чудо, когда его так не хватает? Она навела ещё валерьянки с пустырником, а потом стала всхлипывать. Она не думала даже, что этим разбудит дочь, да она и не могла ничего с этим поделать.

Хотела помолиться. Пусть Бог поможет ей, больше не было сил, она не может так. День, ставший для неё адом однажды, стал для неё укоризненным бичём за какие-то смертные грехи, которых она не делала. Она боялась его до животрепещущего, почти животного страха, молилась каждый день, чтобы такого ужаса больше никогда не повторилось.

И вот снова этот день пришёл. Он стал в чём-то даже хуже предыдущего: тогда на неё сразу обрушился факт, не было этих стенаний в неизвестности. Как вот теперь. Она бы точно так не переживала, если бы сам он каждодневно не бросал злые реплики и не намекал косвенно, что кончит так свою жизнь. Она до последнего надеялась на божье исцеление, а вот теперь её сын пропал, ещё вчера сказав: “Зря в нашей стране не делают эвтаназию, задрала эта жизнь, нет в ней ничего ценного, мы все пустышки, скорей бы я сдох”.

Ей вдруг представилось, что его обезображенное тело найдут только к осени в какой-нибудь реке или на дне канавы, и всё… Её стало клинить. Нечто истошное и громогласное стучало кувалдой по мозгам, сердце заныло и заскрипело самой неприятной болью. Что-то наподобие вопля хотело вырваться из матери, но она