Когда они только пришли домой после покупок и детского сада, то сразу даже и не заметили, что он пропал. Алёна Витальевна стала по обыкновению разогревать плов к ужину. Елена занялась чем-то своим. Когда еда была разогрета, мать позвала детей к столу. Прибежала лишь дочка. Алёна Витальевна попросила её позвать брата. Та сказала, что его в комнате нет. Насторожившись, мать отправились искать его по квартире, но после тщательного обыска пришлось признать, что никого в ней больше нет.

Алёна Витальевна забеспокоилась. Что-то ёкало внутри с очень недобрым предчувствием. Она решила подождать немного. В то же время стала сидеть как на иглах, ничем заняться уже не могла. Неприятное скребло на душе. Она вспомнила, что может позвонить. “Только бы поднял” — надеялась она. Очень недоброе предчувствие подтвердилось, когда из детской Елена приносит матери телефон брата.

Ступор. Почему он не взял свой телефон? Забыл? Может вышел в магазин на пол часа?

Что-то напористое шумело в ней, готовое вырваться. Она не хотела смотреть Елене в глаза, дочь не глупая, заподозрит какое-никакое беспокойство. Решила уняться, он взрослый же, родители ему уже не указ, вот и ходит-бродит где-то, никого не уведомив.

Стала собирать стирку. Наверное, сложнее этой загрузки белья в барабан стиральной машины у неё ещё никогда не было. Щипало под глазами, разболелась голова. “Где же он?” Этот вопрос положил на неё ещё парочку тяжёлых мешков. Хотелось и не волноваться, да как-то всю жизнь у неё не получалось не волноваться. В школе, на экзаменах, сессиях, на работе, на выступлениях, перед сборами — всегда в ней жило беспокойство. Но теперь оно ей казалось самым обоснованным, самым искренним.

Просто села за стол. Что же делать? Навести порядок? Еле добралась до тряпки и чисто механически протёрла полки в зале, не заботясь о качестве. Пока что всё, а в душе будто начиналось что-то распаляться. Её хрупкий сосуд равновесия вот-вот разорвётся от тяжести.

Взяла швабру. Взяла тазик. Начала набирать воду…

Нет! Она не может так. Он же столько дней таким вымученным ходил, со зверской мордой, со страшными и неживыми глазами. Не было ему дел до улицы. И телефон он не взял не просто так. Она, как бы оттягивая худшее, не желая даже допускать догадки самого ужасного сценария, стала названивать родителям его друзей. Те только удивлялись и спрашивали: “А что-то случилось?” Паника. В ней селилась паника. Что-то происходило, и она чувствовало это, не могло быть, что ничего не происходило.

Подождать до одиннадцати? К одиннадцати же вернётся? Её трясло. Страх наконец-то начал проникать в её сознание. Она старалась брать над собой контроль, но сил никаких больше не было.

Она тихо плакала целых пятнадцать минут, сидя на кресле. “А что, если я тут просто рыдаю, тратя бесценные секунды, пока с моим мальчиком может что-нибудь случиться?” Круглая, увесистая слеза, большая и тёплая, скатилась с её щеки. Почему? Почему так? Почему не сказал? Почему не взял? Почему не даёт себя обнять, себе помочь? Почему не хочет жить? И все эти вопросы вызывали у неё горечь вины, тяжёлой и жгучей материнской вины, которую испытывают матери за крутой и неправильный поворот в жизни своего чада. Как же она будет винить себя за то, что не уберегла, не предотвратила непоправимое, не остановила невзгоду, не спасла своей любовью. Уж лучше опозориться и жить с позорным клеймом, чем совсем без части себя.

Она, забыв заплестись, накинула на себя куртку и в домашнем сорвалась — выбежала на улицу. Куда идти и что делать она не представляла. Обежала дом, сбегала к магазину, обратно, ещё к детскому саду, и вдруг поняла, что это совершенно тщетно. С непросыхающим от боли и слёз лицом Алёна Витальевна поплелась домой. Она всеми силами пыталась утешиться тем, что она паникует без причины, но её интуиция отчаянно кричала, что если она промедлит, то свет сорвётся и утонет в кошмаре.

Вернувшись зачем-то домой, она спряталась в ванной комнате. Отправила мужу сообщение, что сын не вернулся домой, и набрала номер милиции. На том конце ей ответил голос суховатого тощенького старичка. Она спросила, что ей делать, если пропал человек. Ждать суток она не могла, только остро чувствовала, что нужно действовать сейчас и незамедлительно. Ей сказали явиться в местное управление внутренними делами по уголовному розыску для личной встречи и составления документов. Она вышла из ванной и позвала Елену.

— Да, мама. — выскочила она из комнаты с фиолетовым давно не точенным карандашом.

— Если я не приду к десяти, то пообещай мне, что ляжешь спать вовремя и не будешь смотреть мультики допоздна.

— Хорошо, мама. — сказала Елена и, промедлив, спросила: — А ты что, плакала?

Алёна Витальевна пригнулась к Елене и обняла:

— Это ничего, я просто устала. Всё будет хорошо, цветик мой, всё будет хорошо. И сейчас у нас всё хорошо.

Она очень старалась не расплакаться снова в эти десять секунд. Хотела поверить в свои же слова и уверить в них дочь, но, к сожалению, наверное, в них не поверил никто. Дочка, что-то заподозрив, ушла к себе.

Спускалась по лестничной площадке Алёна Витальевна уже в слезах.

Таксист попался разговорчивый, начал с шутейки, но поутих, не видя должного внимания своей юмористической вставке. Ехали молча, в лучах уходящего дня купались кромки крыш и окна домов. Такой обычный день мог стать худшим днём в чьей-то жизни, а ещё — последним. Она молча сидела с пасмурным лицом, плакать была уже не в силах.

Так и доехала, никаких мыслей не проносилось у неё в течение всей поездки, нужно было остыть: так организм защищался от перенапряжения. Однако, перейдя порог районного министерства внутренних дел, ей сразу же опять стало страшно. Она опять стала думать скверные мысли. Кружилась голова, хотелось всё бросить и умчаться домой. Пришлось пересиливать себя.

В кабинете угрозыска её принял какой-то лысый мужчина в форме с чёрными усами и толстым носом, который, по всей видимости, занимался тут всем, чем только можно. У Алёны Витальевны случился удивительный прилив хладнокровия, будто она и не плакала совсем. Стала рассказывать без запинок, и только дрожащая ладонь на столе выдавала общую её нервозность. На вопрос о том, сколько времени прошло с тех пор, как его видели последний раз, она промолчала, но пришлось признаться, что не более шести часов назад.

— Женщина, да вы сдурели? Ещё суток не прошло, а вы уже в