— Отпусти.

— Давно бы так, — сказал он с наглейшейуверенностью в себе, свойственной законченному хаму. — Только смотри,будешь дергаться, порву на тебе весь от кутюр и сквозанешь по коридору в такомвиде — то-то здешние сплетницы возрадуются… — Он убрал руки, легонько взял ееза подбородок двумя пальцами, приподнял голову. — И смотри у меня, невздумай изображать прекрасную принцессу в лапах грязного пирата, старайся совсем усердием, а то не подпишу ни хрена, усекла?

Она сердито опустила ресницы. Петр хмыкнул:

— Валяй…

И пошел к столу налить себе коньяку. Подумав, щедро наполнили второй бокал, подошел к ней, успевшей освободиться от пиджака и юбки, сунул вруку:

— Ну-ка, для настроения…

Ирина выпила одним глотком, закашлялась, помотала головой,сунула ему пустой бокал, опустила руки, глядя, в общем, скорее покорно, нежеливозмущенно — смирилась, приняла правила игры.

— Блузку сними, — сказал он, приканчивая свойбокал.

Она повиновалась. Вот теперь не оставалось никаких сомнений— красотка не просто посвященная, она, пожалуй что, в полном смысле сообщница.Второй компонент сладкой парочки, рассчитывающей долго и счастливо обитатьгде-то вдали от родины с кругленьким банковским счетом в кармане. Быстреньковсе прикинула, стерва, умничка, гордячка, сообразила, что эти денежки стоятчасика сексуального принуждения, ох, стоят… Будь все иначе, не считай она этиденежки и своими тоже, давно заехала бы по роже и гордо удалилась, обливаяпрезрением…

Многозначительным жестом показал, чтобы в темпе сбрасывалавсе остальное, не испытывая при этом ни жалости, ни сочувствия — с чего бывдруг?! Вразвалочку подошел к ней, голышом стоявшей на пушистом ковре, легонькопотеснил к креслу, видывавшему всякое, сбросив пиджак прямо на ковер, вжикнул«молнией» брюк и, примостив в кресле, наваливаясь, хохотнул:

— Тебе не приходило в голову, что гены-то общие?

…Примерно через час он, развалившись в кресле, взглянул настоявшую перед столом Ирину, уже одетую, по-прежнему утонченную и элегантную,хмыкнул:

— Ну вот, а ты, глупенькая, боялась…

— Подписывай, — сказала она ледяным тоном. —Получил все, что хотел.

— Как сказать, прелесть моя, как сказать… — протянулон, не спеша нацеливаясь «Паркером» на документ.

— То есть?

— Подписать-то я подпишу, — сказал Петр. — Ясвое слово держу. Только, чует мое сердце, мне придется подмахивать еще кучу неменее важных бумажонок, а? Улавливаешь мысль, лапочка?

— Ты что, хочешь сказать… — она по своему обыкновениюприготовилась было сверкнуть глазами, но вовремя сообразила, что бумаги-то ещене подписаны, сбавила обороты. — Всякий раз?

— Ага, — безмятежно сказал Петр. — Давайдоговоримся: подписывать бумаги будем каждый раз через это креслице. Или, еслитебе оно не по вкусу, через более уютное местечко. Каждый стремится урвать своювыгоду, милая, таков закон рыночной экономики… Вот, держи. Всегда к твоимуслугам. — И осклабился с должным цинизмом: — А ты мне понравилась, сладенькая…

Она, тщательно гася все внешние проявления кипевших эмоций,отвернулась и прошествовала к выходу. Петр смотрел ей в спину прищурясь, словноповерх вороненого ствола. Все было в порядке, крохотулька-микрофон уже покоилсяпод воротником ее пиджака, где вряд ли будет обнаружен в ближайшее время.Теперь все зависит от ее характера — молча перетерпит, стиснув зубы, илипомчится громко сетовать на судьбу. Скорее уж — второе. Он приложил всестарания, чтобы получилось именно так…

Включил маленький транзистор — и тут же понял пораздававшимся из динамика звукам, что подстройки не требуется. Прекраснослышно, как стучат каблучки — это она идет по коридору, — как открываетсядверь, легонько скрипит стул, как тоненько пищат нажимаемые клавиши мобильника.

— Алло? Ты где? Я немедленно к тебе еду. Ничегоподобного, я сказала — немедленно. Там объясню. Все, еду.

Торопливо приведя себя в порядок, хлопнув по карману — ключиот машины на месте, — он схватил со стеллажа первую попавшуюся папку,сунул транзистор во внутренний карман пиджака и выскочил в приемную, мимоходомбросив Жанне:

— Поработаю с бумагами часок, меня ни для кого нет…

Уже в подземном переходе подумал: а что, если они придумаюткакую-нибудь каверзу с квартирой-выходом? Да нет, глупости, с чего бы вдруг?

И в самом деле, в квартире никого не оказалось. Петр выбежална площадку, запер дверь, припустил вниз, прыгая через три ступеньки. Машиназавелась с полпинка. Он напялил темные очки, выехал со двора и встал носом кулице — слава богу, проехать она может только по этой дороге…

Буквально через пару минут мимо на зеленый свет промчалсясиненький «пежо» — судя по его полету, разозленная Ирина срывала раздражение на«совковых» тачках, безжалостно их подрезая. Петр выехал на улицу и двинулсяследом, держась на приличном расстоянии.

Напрасно беспокоился, что это будет новая, неизвестная хаза— «пежо» въехал в уже знакомый ему дворик. Именно сюда Пашка его вызвал, когдаПетра якобы вытряхнули из нафаршированной зеленью машины… Вот он, фонтан…

Не стоило наступать ей на пятки. Петр присмотрел свободныйуголок в соседнем дворе, остановил машину под высоченными кустами сирени,выключил мотор, приспустил стекло. Приглушил громкость, поднес приемничек куху.

Стук каблучков по лестнице, грохот двери.

— Что стряслось? — озадаченный Пашкинголос. — Подписал?

— Подписать-то подписал…

— Тогда почему столь похоронный вид? Радоваться надо,лапа…

— Радоваться? — протянула она с невыносимымнакалом сарказма. — Я бы не спешила…

— Да что случилось?

— Ничего особенного. Просто, прежде чем подписать, этотскот меня трахнул.

— Как?

— Хреном! — чуть ли не взвизгнула Ирина, насекунду потеряв весь светский лоск. — По буквам повторить? Хреном!Спереди, сзади и в рот с проглотом, если тебя интересуют все детали… Как? Воттак!

— Ириш, ну не кипятись ты… Давай спокойнее…

— Спокойнее? — она уже не сдерживалась. —Интересно, сколько бы у тебя спокойствия осталось, подставь ты свою жопу! Илиотсосав добросовестно… — послышалось стеклянное звяканье, стук горлышка о крайбокала. — Час он меня пялил в кабинете во все дырки, ясно тебе? Великийкомбинатор…

— Но ведь подписал? — почти спокойно спросилПашка.

Оглушительная оплеуха, протрещавшая так, что Петр на миготнял приемничек от уха, опасаясь за барабанную перепонку, — чертовмикрофончик был крайне чувствителен…

— Ириш, ну что ты… Выпей еще, успокойся…