— Разумеется, — кивнул Петр, стоя в величественнойпозе, опершись рукой на угол стола. — Я здесь, простите, немножкоупотребил, но излишества эти вполне понятны, если вспомнить, с какой мыцеремонии вернулись… Есть повод. Не так ли?

— Я с вами совершенно согласна, — кивнулаона. — Вот только нужно подписать еще пару документов… Дополнительныхпротоколов, касающихся передвижения денег…

— Послушайте, очаровательная, а это непременно нужноделать именно сегодня? — с капризными нотками вопросил Петр. — Никудаони и до завтра не убегут, я полагаю…

— Позвольте уж мне решать, — сказала онанепреклонно. — Подпись ваша необходима мне сегодня…

— Что? — вскинул он брови, изображая легонькийприступ пьяной злобы. — Дорогая, вы очаровательны, но не кажется ли вам,что и законченным красоткам следует держаться с боссом самую чуточкупочтительнее…

— Так то с боссом, — протянула она вдруг,медленно, многозначительно глядя ему в глаза и улыбаясь отнюдь не холодно — снормальным, человеческим лукавством. — Так то с боссом, дражайший господинИванович…

— Вы это что? — спросил он с видимойрастерянностью.

Однако в душе ликовал: а зверь бежит, и прямо на ловца! Всеправильно просчитал…

— Я? — она улыбалась. — Дорогой ПавелИванович, так уж сложились некоторые обстоятельства, что в тайну, кроме Фомича,оказалась посвященной еще одна особа… Вам необходимо все растолковывать? Илитак поймете? Вы, по моим оценкам, далеко не дурак… Не хочется надолгозатягивать эти шпионские игры — пароль, отзыв, славянский шкаф… Лучше позвонитепо известному вам номеру человеку, вынужденному некоторое время провести вбинтах, и попросите его одобрения…

— И позвоню, — сварливо сказал Петр. — Аговорил, никто не знает… — Он взял мобильник, набрал номер, поговорил с минуту,употребляя обтекаемые формулировки, как и Пашка на том конце. Отложил телефон,осклабился: — Ваша правда, меня только что заверили: вам можно всецелодоверять…

— Приятно слышать. Итак, вам следует подписать вотздесь, во всех трех экземплярах, и здесь, в двух…

— Минуточку, — проворчал он, взял бумаги и беглопробежал.

Как и следовало ожидать, в них запутанными юридическимиформулировками излагалась не столь уж и запутанная мысль: некий уполномоченныйкипрский банк, возглавляемый господином Костасом Василидисом, брал на себяобязательства служить посредником на первом этапе движения инвестиций иззарубежья в Шантарск. Бумаги уже были подписаны данным греческоподданным,

Раньше у Петра были только подозрения, а ныне онипревратились в твердое убеждение. Подпись г-на Василидиса, уже виденная им надоговоре о покупке картин Панкратова, ежели рассмотреть вдумчиво, крайненапоминала некий вариант Пашкиной подписи. Это и понятно: трудновато выдумыватьсовершенно новую подпись и привыкать к ней, проще и удобнее воспользоватьсявариантом своей старой. Лишь бы была соответствующим образом признана…

Значит, Василидис — это все-таки Пашка. Что ж, не столь ужумопомрачительные суммы потребны, чтобы совершенно законно и легальнозаполучить греческое гражданство. Вполне может оказаться, что Пашкин греческийпаспорт самый что ни на есть настоящий. А про запас, возможно, отыщется ещекакой-нибудь, уже не имеющий отношения к родине Гомера. Но это уженесущественные детали…

— Итак? — вопросительно подняла она брови, держанаготове красивющий «Паркер».

— Минутку… — пробормотал Петр. «А, собственно, что мнес вами церемониться, если вы готовы меня спровадить на тот свет, не испытываяни малейшего сожаления?»

Он налил себе полбокала, выпил, классически передернувшись.Нажал кнопку, блокировавшую замок. Чуть пошатнувшись, выбрался из-за стола,подошел к Фее, склонился над ней:

— Значит, подписать?

— Вот именно, — кивнула она, не выказывая пока чтони малейшей тревоги. — У вас чистые руки? Бумаги крайне серьезные, негодится их пачкать…

— Руки чистые, — сказал он, демонстрируяладони. — А вот помыслы — не столь…

— Что вы имеете в виду?

— Не вынуждайте меня отвечать фразой из пошлогоанекдота… — Петр непринужденно положил ей руку на плечо.

Она так и вскинулась, вскочила:

— Что вы себе…

— Иришка, помолчи. — Петр забрал у нее,остолбеневшей на миг, все документы, отошел на шаг, демонстративно помахиваяими в воздухе. — Дверь заперта, никто не ввалится… — Он слегкапошатнулся. — Скажу тебе по совести: ты чертовски аппетитная телочка, а я— нормальный мужик, не гей какой-нибудь… — Отложив бумаги в дальний угол стола,подошел к ней вплотную и с расстановочкой взял за плечи, комкая легкийдорогущий пиджак. — Тебе объяснять, что ты должна делать, или самапоймешь? Раздевайся, кошечка…

Вот тут она вскинулась, словно какая-нибудь спесиваяанглийская герцогиня, услышавшая непристойное предложение от своего кучера или,того хуже, грязного лондонского бродяги. Попыталась высвободиться, а когда неудалось, сверкнула глазами:

— Убери руки, ты!

Петр убрал одну руку, правую — но исключительно для того,чтобы переместить ее на талию, совсем уж недвусмысленно прижал красавицу к себеи прошептал в розовое ушко, украшенное небольшой золотой сережкой с крупнымбриллиантом:

— Ирочка, не дури. Каждый в нашем мире хочет урватьсвой кусочек счастья, неужели непонятно? Если уж мне и выпало изображатьдрессированную обезьяну, постараюсь урвать свою выгоду, где только можно. Оченьуж много вам перепадает, и слишком мало — мне. Я на большие миллионы непретендую, но если ты меня прямо сейчас не побалуешь, я твоими документами задницуподотру… Не веришь?

— Пусти, — тихо сказала она, напряженно застыв вего наглых объятиях. — Он тебе голову оторвет.

— Да ну, обойдется, — заявил Петр с уверенностьюпьяного, коему море по колено. — Договоримся по-родственному. Что емуважнее — куча зеленых миллиончиков или то, что его лялькой разочекпопользовались? Пад-думаешь… Ты сама разденешься или тебе помочь? Я, вообще-то,люблю помогать на последнем этапе… Ириша, не дури. Хрен подпишу вашубухгалтерию, если будешь ломаться… Сама подумай, что ему важнее?

Видимо, она в сжатые сроки успела обдумать его слова иприйти к тому же выводу. Сообразить, что для Пашки важнее. Она должна былазнать его гораздо лучше, нежели родной братец, — тот-то, как выяснилось, ине знал близнеца Пашеньку вовсе…

— Скотина, — тихонько сказала Ирина, и прозвучалоэто довольно безнадежно. — Ты серьезно?

— Еще как, — хохотнул Петр, прижимая ее к себе,что влекло отнюдь не наигранное возбуждение — стерва была хороша. — Или нечувствуешь?

— У меня дни…

— Не бреши, — сказал он, уже видя, чтовыиграл. — Какие, к черту, дни… Ну как, ты сама?