Она дернулась, прижимаясь к нему, как будто подавляя желание засунуть его голову под воду.

— Почему? — огромное раздражение отразилось в этом единственном слове.

Эмброуз сказал ему, что она была похожа на дикое животное в ловушке, крича от ярости и требуя, чтобы ее выпустили. Колдун снял заклинание с запертой двери с безопасного расстояния, стоя дальше по коридору. Когда Луваен выскочила из своей комнаты, то помчалась к лестнице.

— Ты выглядела как сумасшедшая женщина, ищущая свою следующую жертву, — сказал он.

С предстоящим браком Циннии с Гэвином, время Балларда с Луваен закончилось. Она не передумала и не попросила остаться, а он не повторил просьбу, которую сделал в конюшне. Даже если бы захотел, то не смог бы. Ни одна из женщин не могла теперь остаться в Кетах-Торе. Через несколько дней останутся только он, Эмброуз и Гэвин. И, в конце концов, только Эмброуз. Он не хотел, чтобы Луваен покидала его дом с самым ярким воспоминанием о нем, как о бормочущей развалине, корчащейся в агонии и слишком опасной.

— Ты возвращаешься к своему отцу, — сказал он. — Мне не очень нравится мысль о том, что таким ты меня запомнишь, и сейчас я красив по сравнению с той мерзостью, которую Эмброуз и Гэвин вытаскивают из камеры после каждого потока.

Между ними воцарилось молчание, и Луваен принялась распутывать лозы, запутавшиеся в его волосах.

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось в Томасе? — ее губы коснулись его виска. — То, как он смеялся. Сначала у него появлялись морщинки под глазами, а затем на переносице между бровями. Его плечи опускались, и он подтягивал подбородок к груди, — Баллард позавидовал Томасу из-за нежности в голосе его вдовы. — Он не издавал ни звука, пока внезапно не взрывался громким раскатистым смехом. Клянусь, от него дребезжали стекла. Даже его волосы и борода, казалось, смеялись, — она потянула за узел горько-сладкой лозы, упиравшейся в шею Балларда. — Это ничто по сравнению с копной Томаса, а он не был проклят.

Она сделала паузу, и ее голос стал хриплым от непролитых слез:

— Его смех был подарком, потому что даже в самом мрачном настроении невозможно было не рассмеяться вместе с ним, услышав его, — ее руки крепче сжали грудь Балларда. — Он умер от чумы, но именно его смех я помню. И всегда буду помнить больше всего смех Томаса Дуенды.

Четыреста лет назад он бы обнищал, бросил вызов королю и в одиночку завоевал империю, если бы это было то, что нужно, чтобы завоевать эту женщину. Ирония, что слишком скоро он охотно позволит ей уехать из Кетах-Тор по той же самой причине, по которой когда-то так яростно боролся за обладание ею, заставила его выть от ярости. Вместо этого он взял одну из ее рук и поцеловал заживающие кончики пальцев. Он узнал о ее странной магии и о том, как ее прялка пряла ее горе.

— Каким ты будешь помнить меня? — спросил он.

Ее тихий смех защекотал ему ухо:

— Я буду помнить о человеке, таком серьезном и достойном, который подарил мне кинжал королевы. Или, может быть, о похотливом лорде, который придумал способ заманить меня в свою постель, чтобы согреть простыни.

Она зашевелилась у него за спиной, скользкие бедра заскользили по его бедрам, пока она меняла позу. Вода переливалась через край кадки, и Баллард придержал ее за бедра, когда она устроилась у него на коленях лицом к нему. Она обхватила ладонями его лицо, выражение ее лица было то дразнящим, то задумчивым.

— От лорда замка до лесного короля. Я никогда не думала, что влюблюсь в Зеленого Человека [прим. Зеленый Человек — мотив в искусстве раннего Средневековья, скульптура, рисунок или иное изображение человекоподобного лица в окружении из листьев или как будто сделанного из них. Ветви или лозы могут прорастать в нос, рот, ноздри или другие части лица, и эти побеги могут нести на себе цветы или фрукты.]

Она наклонилась к нему, прижавшись грудью к его груди, открыла его рот своим и вплела свой язык внутрь, чтобы переплестись с его языком. У нее был вкус печали, подслащенный кэсиром, сваренным Магдой. Он надеялся, что она его будет помнить. Он ничего не вспомнит о ней, и это знание сделало его собственный поцелуй таким же горьким, как ядовитая лоза, запутавшаяся в его волосах.

Луваен прервала поцелуй первой. Ее большие пальцы ласкали выступы его скул под глазами.

— Если бы я знала, что ты будешь так страдать из-за этого, я бы никогда не сказала, что люблю тебя. Мне очень жаль, Баллард.

Баллард хотел отчитать ее за то, что она сказала ему что-то настолько глубокое после того, как он заснул. Он чуть не упал на колени, когда колдун рассказал о событиях, приведших к резкому и внезапному превращению Гэвина. После этого он запер Луваен в соларе, страшась момента, когда он откроет ей себя и увидит, как любовь, которую она признала к нему, превратилась в отвращение.

Его опасения были напрасны, но он все еще очень жалел, что не услышал от нее этих долгожданных слов сам.

Он ласкал ее спину от плеча до бедра, прослеживая изгиб позвоночника и пару ямочек чуть выше ягодиц. Ее соски напряглись под его пристальным взглядом, ареолы затвердели в ожидании его прикосновений. Он не разочаровал их.

Она простонала его имя и выгнулась навстречу ему, когда он взял одну грудь в рот и пососал кончик. Ее руки мяли его плечи, а бедра раскачивались взад и вперед, заставляя воду выплескиваться на пол.

Баллард перешел к другой ее груди, целуя все уменьшающийся круг вокруг выпуклости, пока не поймал ее сосок и нежно потрогал его зубами. Стоны Луваен превратились в рычание, и она сжала его бедра своими, ритм раскачивания, который она установила, набирал скорость.

Он погладил ее по бокам, спускаясь ниже, пока его руки не скользнули по ее бедрам. Он отстранился, оставив ее тяжело дышать с широко раскрытыми глазами.

— Скажи мне, моя прекрасная Луваен, — произнес он голосом, который стал хриплым от нескольких дней мучительных криков. — У меня больше нет времени, и скоро не останется памяти. Скажи.

Она замерла в его объятиях, за исключением своих рук. Они соскользнули с его плеч, поднялись по шее и вернулись на лицо. Ее пристальный взгляд, теперь скорее черный, чем серый, впился в него.

— Я люблю тебя, — тихо сказала она. Они оба напряглись, но треск не раздался, доски пола не вздыбились, и никакие шипастые розы не ворвались в окно, чтобы напасть на них.

Баллард приподнял Луваен достаточно, чтобы сесть прямее.

— Еще раз, — сказал он и медленно опустил ее к себе на колени.

— Я люблю тебя, — ее руки вернулись к его плечам, удерживая ее вес, когда кончик его члена скользнул между ее бедер.

— Еще, — повторил он. Она опустилась на него, и он застонал от удовольствия, скользнув в нее, не обращая внимания на боль.

— Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя, — повторяла она на коротких вдохах, ритм ее заявления совпадал с движением ее бедер, пока она объезжала его в воде.