Прокатившись по полосе, самолет останавливается, двигатели замолкают, и становится слышен еще какой-то звук: точно барабанная дробь по крыше.

– …дождь! – с солнечной улыбкой заканчивает Сумайя.

Доминик откидывается на спинку кресла и расправляет затекшие руки.

– В Сомали дождь означает жизнь, – тихонько поясняет он мне.

Поднявшись, Ник помогает девочке собрать вещи и только потом начинает заниматься своими, а я вдруг понимаю, что мои чувства к нему очень сильно изменились. Как я могу воевать с человеком, который так заботится об этой девочке… и обо мне?

Не успевают летчики открыть дверь грузового отсека, как мы уже собрали пожитки и ждем у выхода. Во время полета я выдала Сумайе свои наклейки, и теперь мой чемодан облеплен воспоминаниями обо всех странах, где я побывала. Только кленового листа не хватает, но это дело поправимое. Из кабины за нашими спинами выходит пилот.

– Добро пожаловать в Канаду, – говорит он. – Вам повезло, что здесь сейчас не замерзшая пустыня.

На улице льет как из ведра. Мы с Ником останавливаемся, чтобы натянуть капюшоны, а Сумайя проскальзывает мимо нас и сбегает по трапу. Внизу она расставляет руки и начинает кружиться под дождем. Когда мы доходим до нее, она уже промокла насквозь.

– Как чудесно пахнет! – восторгается девочка, широко распахнув глаза.

Мокрый шарф прилип к ее голове. Подумав, сколько всего ей пришлось пережить на пути к своему новому дому, я не выдерживаю: протягиваю руки, и она бросается ко мне. К нам присоединяется Ник. Мы смеемся, кричим, прыгаем, слившись в тройное объятие и чувствуя невероятное облегчение. Мы в Канаде. Сумайя в безопасности.

Разумеется, нам предстоит пройти таможенные формальности. Но поскольку Сумайя считается беженкой и на другой стороне барьера ее ждет родственница, готовая выступить спонсором, все проходит гладко, с типично канадской вежливостью, согревающей мое влюбленное в организованность и порядок сердце.

Доминика приглашают на паспортный контроль первым, и он уходит, пообещав найти тетушку Нкруну. Нас с Сумайей проводят в комнату с белыми стенами. Чиновник немедленно проштамповывает мой паспорт, но позволяет мне остаться с девочкой, которая теперь считается сопровождаемой несовершеннолетней беженкой. Через пару минут дверь открывается, и в комнату входит женщина в хиджабе.

– Galab wanaagsan, – обращается она к Сумайе. – Magacayguuwa Sulekha Hussen.

Сумайя вежливо наклоняет голову.

– Wanaagsan Sulekha, – улыбается она, – но я говорю по-английски.

Дальше все происходит очень быстро.

Мы выясняем, что Нкруна уже собрала все документы, чтобы Сумайя могла получить временное разрешение на въезд в Канаду.

– Твоя тетя – гениальный организатор, – говорит Зюлейка Хуссен. – Она подняла на ноги всю сомалийскую общественность Ванкувера.

Выйдя наконец с таможни, мы замечаем Доминика рядом со стройной, гибкой темнокожей женщиной, высоколобая голова которой увенчана блестящими черными кудряшками. Она одета в блузу с разноцветными разводами, джинсы по фигуре и кроксы. Сходство с Сумайей просто поразительное, хотя их можно принять скорее за сестер, чем за тетю с племянницей.

Женщина заключает внезапно смутившуюся Сумайю в крепкие объятия. У меня в глазах туманится от слез. Отвернувшись, чтобы дать им возможность побыть наедине, я замечаю, что Ник тоже вытирает глаза. Мне становится чуточку легче: не одна я такая плакса.

Отпустив племянницу, тетушка Нкруна протягивает нам визитки своего салона. Доминик улыбается.

– Десять процентов скидки каждому, – говорит она и с улыбкой поворачивается к Нику.

– Твою прическу надо подправить, дружище.

– Не может быть, ее делал выдающийся мастер, – смеется он.

Сумайя смущенно улыбается. Мы проходим мимо тотемного столба, охраняющего всех путешественников, и садимся в маленькую белую машинку.

Заходит солнце; Нкруна везет нас к себе домой в соседний Суррей на сомалийский праздник. Скоро мы подъезжаем к дому, обвешанному флажками и вымпелами. Несмотря на дождь, все выглядит весело и празднично. Не успевает Сумайя выйти из машины, как ее окружает целая толпа доброжелателей, высыпавших из дома Нкруны.

Обед – настоящее пиршество. Каждый из присутствующих принес что-то вкусненькое. Разнообразные запеканки, жаркое из баранины, рис с орехами и изюмом, лапша с курицей. Пряные, сладкие ароматы накладываются друг на друга. Стол уставлен высокими стопками лепешек, салатами из огурцов и помидоров, вареными яйцами, всевозможной сладкой выпечкой, включая огромнейшую коробку пончиков «Тим Хортонс». Все возбужденно переговариваются на сомалийском, английском и еще каких-то незнакомых мне языках.

Сумайю торжественно усаживают во главе длинного стола, а нас с Ником – по левую и правую руку от виновницы торжества. Правда, такая расстановка существует недолго: все двигают стулья, чтобы оказаться поближе к девочке, услышать новости о ее родных местах и о путешествии. Ника так часто хлопают по спине, что он выйдет отсюда с синяками, а моя рука онемела от дружеских рукопожатий. Я уже бессчетное количество раз повторяла историю о своем падении.

Позже, за тарелкой салата из сорго с лепешкой, Нкруна рассказывает нам свою историю. Она провела детство в лагере в Эритрее.

– Отец и оба брата погибли, – вспоминает она, – а мы с матерью накопили денег, чтобы контрабандисты взяли нас на судно в Малайзию. Нас там почти не кормили, а вода была ужасная. Мать умерла на шхуне.

Ее голос прерывается.

– А сколько тебе тогда было лет? – спрашивает Доминик.

– Тринадцать, как Сумайе.

– Мне четырнадцать, тетя, – поправляет ее Сумайя, проходя мимо с куском лепешки в одной руке и пончиком в другой.

Услышав голос племянницы, Нкруна выпрямляется.

– Да, детка, – бодро произносит она.

Когда Сумайю уводят новые подруги – две сверстницы с айфоном, – Нкруна поворачивается ко мне. В ее глазах блестят слезы.

– Я добралась до Гонконга и построила там свою жизнь. А в двадцать девять лет приехала сюда. Я хочу избавить Сумайю от трудностей, через которые прошла сначала в Азии, а затем здесь, став новой эмигранткой.

Она опускает глаза, тяжело сглатывает и берет нас с Домиником за руки.

– Не знаю, как благодарить вас за то, что вы сделали для дочери моей сестры. Здесь ей ничто не угрожает. Скоро все ужасы, которые она пережила, будут казаться ей дурным сном.

Доминик подается вперед и упирает руки в колени, забыв о тарелке с едой.

– Моя мама тоже эмигрировала с Самоа на Гавайи подростком, – говорит он, – и никогда не рассказывала о том, как жила до встречи с отцом. Разве что о еде.

Он мечтательно улыбается.