мальчика, которым ты являешься, и мужчину, которым ты становишься, а не отца, который предал свое доверие.

Мерлин наблюдал за лицом Жинифир, видел боль и потерю, смешанные с принятием слов Хааралда. И когда он увидел все это, Мерлин понял, что был прав; короли, подобные Хааралду VII, были тем, что сделало Чарис королевством, достойным спасения.

- Что бы ни сделал твой отец в конце своей жизни, - мягко закончил Хааралд, - он и твоя мать - и твой дед - сначала хорошо научили тебя и Калвина. Запомни эти уроки, Рейджис. Всегда помни о них и почитай того человека, которым он был, когда учил тебя им, и ты вырастешь человеком, достойным чьей-либо любви.

Мальчик смотрел на него снизу вверх, теперь уже безудержно плача, и король еще раз сжал Жинифир, затем отпустил ее, чтобы он мог наклониться и заключить юного, убитого горем герцога Тириэна в сокрушительные объятия утешения.

Он обнял Рейджиса на несколько секунд, затем отпустил его и выпрямился.

- А теперь, ваша светлость, - тихо сказал он своему двоюродному племяннику, - давайте пойдем и встретимся с советом.

XV

Теллесбергский собор,

Теллесберг

Богатый, мощный голос могучего органа наполнил музыкой Теллесбергский собор. Помощники органиста качали сильно, размеренно, подпитывая этот голос, и Мерлин Этроуз - теперь лейтенант Этроуз из королевской стражи - стоял в углу королевской ложи, пока орган пел над ним.

Круглый собор был залит многоцветным световым морем, когда утренний солнечный свет струился сквозь витражи, которые располагались по всей его окружности, а великолепная мозаика архангела Лэнгхорна и архангела Бедар смотрела на прихожан строгими глазами. Мерлин посмотрел на него в ответ, встретившись с этими величественными глазами взглядом, внешне спокойным и собранным, несмотря на его внутреннюю ярость.

Однажды он пообещал призраку Пей Шан-вей... и им. Однажды.

Он отвел взгляд от мозаики, скорее чтобы отвлечься от гнева, который не смел выказать, чем по какой-либо другой причине. Даже здесь, и даже сегодня - или, возможно, особенно сегодня - Кэйлеба и Хааралда нельзя было оставлять без охраны, а Мерлин едва ли был единственным присутствующим вооруженным и закованным в доспехи стражником. Лейтенант Фэлхан и четверо его морских пехотинцев тоже стояли между ложей и центральным проходом, и их глаза были такими же жесткими, такими же настороженными, как у Мерлина, когда они осматривали огромную толпу, заполнявшую скамьи собора.

Как всегда, были широко представлены аристократия и высший класс, сверкая драгоценными камнями и вышивкой канителью. По прикидкам, в соборе должно было быть не менее двух тысяч человек, достаточно, чтобы напрячь даже его огромную вместимость, и в их настроении было что-то странное.

Ну, конечно, же, - подумал он. - Учитывая смерть Тириэна и волну арестов, начатую Уэйв-Тандером, все во всем королевстве, вероятно, чувствуют себя немного... встревоженными. И никто из знати не мог рискнуть пропустить эту службу без абсолютно железного доказательства того, что для них было буквально невозможно находиться здесь. Но все же... 

Весть об измене - и смерти - кузена короля распространилась как лесной пожар. Подобные вещи раньше не происходили в Чарисе, и никто ни на мгновение не сомневался, что они не произошли бы и сейчас, если бы к ним не приложил руку кто-то из-за пределов королевства. Король Хааралд и его совет, возможно, и не были готовы называть имена, но чарисийцы в целом были гораздо лучше осведомлены о политических реалиях, чем подданные большинства королевств Сэйфхолда. Вероятно, это было неизбежно, учитывая то, как обычно международная политика влияла на торговые отношения, от которых зависело процветание Чариса. Хааралд, возможно, предпочел бы не показывать пальцем, но в умах его подданных не было никаких сомнений в том, кто был ответственен, и Мерлин почти физически ощущал вкус их ярости, как кислоту на языке.

И все же в этом было нечто большее, чем гнев. Там был... страх.

Нет, подумал он. "Страх" - тоже неподходящее слово для этого. Это часть дела, но это еще не все. Эти люди знают, что здесь происходит нечто большее, чем просто обычные игры за власть между соперничающими князьями, и они обращаются за поддержкой к своей Церкви.

Внезапная смена органной музыки отвлекла его от размышлений, и он повернул голову, когда широко распахнулись двери собора. Через них прошел послушник, держа золотой скипетр Лэнгхорна прямо перед собой на блестящем, черном как ночь посохе из железного дерева, окованном кольцами из гравированного серебра. Два послушника с подсвечниками шли по бокам от него, а два младших священника следовали за ними, размахивая кадилами, за которыми тянулись ароматные нити ладана, похожие на белые, дрейфующие ленты в свете витражных окон.

За младшими священниками шел многочисленный хор в зеленых сутанах и белых стихарях. Когда первый ряд прошел через открытые двери, весь хор разразился песней, и, несмотря на ненависть Мерлина ко всей Церкви Ожидания Господнего, которую он представлял, красота этих великолепно натренированных голосов омыла его, как море.

Потребовалось много времени, чтобы хор прошел через двери и направился к хорам, расположенным по обе стороны от мозаики архангелов. Позади них, следуя за ними сквозь бурю музыки, шел епископ Мейкел, еще дюжина послушников и вдвое меньше священников и младших священников, за которыми следовали еще один носитель скипетра и еще два турифера.

Епископ медленно шел по центральному проходу, его облачение сверкало драгоценными камнями, его обычная шапочка священника была заменена простой золотой короной его духовного сана. Головы склонялись в почтительной вежливости, когда он проходил мимо, и выражение его лица было безмятежным, когда он протягивал руку, касаясь плеч, голов, волос детей в тихом благословении, когда он проходил мимо них.

Мерлин знал, что это едва ли было стандартной практикой со стороны епископов Матери-Церкви, и одна бровь слегка приподнялась, когда он увидел, что люди осмеливаются прикоснуться к епископу в ответ. Он знал, что Мейкела Стейнейра глубоко уважают здесь, в Теллесберге; но до сегодняшнего утра он не понимал, как глубоко любят епископа.

Епископ вошел в святилище и преклонил колени перед алтарем и его мозаикой. Затем он встал, повернувшись лицом к собравшимся, в то время как его помощники разошлись по своим местам. Все это было поставлено так же точно, как и на любом официальном балу, и последний послушник занял свое место в тот же миг, когда смолкла последняя нота торжественного гимна.

На мгновение воцарилась полная тишина, а затем в тишине раздался великолепно поставленный голос епископа Мейкела.

- Да пребудет с вами Лэнгхорн,