Текст рукописи «Герцогини де Ланже» заканчивается припиской: «Женева, Пре-л’Эвек, 26 января 1834 года». Эта дата не соответствует действительности, но для нас важен именно этот день.

Ибо он стал днем, когда у негодницы маркизы появилась соперница, и притом не такая бесчувственная, но способная дарить ласки «слаще меда и жарче пламени».

Проследим за событиями с самого начала.

Письмо из Одессы с почтовым штемпелем от 28 февраля 1832 года пришло на адрес издателя Госселена с просьбой переслать его Бальзаку. Корреспондентка, подписавшаяся «Иностранка», сожалела, что в «Шагреневой коже» Бальзак, описывая драматические переживания женщины, якобы показал в превратном виде женский характер. Своего адреса написавшая не указала, но просила подтвердить получение письма, поместив сообщение в «Газет де Франс», что и было исполнено 4 апреля: «Г-н де Бальзак получил письмо, адресованное ему 28 февраля; он весьма сожалеет о том, что лишен возможности ответить, тогда как природа его возражений такова, что не позволяет опубликовать их здесь же; он выражает надежду, что его молчание не будет истолковано неверно».

Роже Пьерро датирует первое письмо Бальзака госпоже Ганской маем 1832 года. Бальзак сообщил свой адрес на улице Кассини. Вскоре последовало еще одно письмо, написанное в июле рукой Зульмы Карро, вероятно, под диктовку Бальзака. Госпоже Ганской, уделявшей особое внимание автографам и опасавшейся любопытства посторонних, очевидно, почудился в этом некий обман. В дальнейшем Бальзаку пришлось оправдываться и даже сочинить байку о двух своих почерках.

7 ноября 1832 года Ева Ганская решилась на письмо, которому суждено будет послужить толчком к зарождению столь прекрасной любви, что Бальзаку она со временем начнет казаться событием, поднявшимся выше обычной жизни простого смертного: «Вашей душе — века […]. По вашему знанию человеческого сердца я чувствую в вас существо высшего порядка […]. Вы поднимаете женщину до высоты ее истинного достоинства […]. Читая ваше сочинение, я отождествляю себя с вами […]. Мне чудится, что я начинаю чувствовать вашу душу в тех божественных эманациях, которые по мановению вашего пера пронизывают ваши произведения […]. Ангельский союз должен быть вашим уделом […]. Ваш гений представляется мне вершиной человеческого, но нужно, чтобы он стал божественным».

Здесь было именно то, в чем так нуждался Бальзак, часто считавший себя непонятым, если неуниженным: искреннее внимание, более того — восхищение. Тщеславие его было польщено. Горячая поклонница, угадавшая в его творчестве глубокую личную печаль, захотела исцелить ее доверительным и страстным участием.

Отвечая ей в январе 1833 года, он не боялся показаться смешным и в самом элегическом тоне рассказал свою жизнь: «Когда все, во что я верил, все, чего страстно желал, мне изменило; когда рассеялись все мечты, мне пришлось придумывать страсти. Я взвешиваю каждую фразу и каждое слово […]. Сколько любви я теряю при этом! Сколько счастья выбрасываю на ветер!»

С самого начала их переписки Бальзак находил для Евы место в своем искусстве, которое благодаря ей превратилось в символ любви. Будучи художником, он стремился сделать прекрасней жизнь той, кого любил. Может быть, любовь и есть то единственное, что позволяет увидеть красоту в предметах и людях. Творчество Бальзака отныне перестало подчиняться инстинктам, настроениям и страстям. С «Шагреневой кожей» покончено. Он весь отдался раскаянию, которое помогает избегнуть греха. И писал он теперь не для каких-то там читателей, а для одной-единственной собеседницы, с которой его объединяло чувство сверхъестественной общности, приоткрывающей тайный, высший лик мира. Временами Бальзак еще выдавал себя за несчастного поэта, но теперь позволял себе это лишь в переписке с Евой Ганской.

«Мою душу оживляет вечная истина, я чувствую ее; только вы можете понять и описать это биение чистой, священной любви; оно заставляет меня любить, чтобы жить, и жить, чтобы любить; оно дает мне силы с чистой и смиренной радостью озирать будущее, которое, я чувствую это, принесет счастье и радость тому, кто сумеет ухватить эту электрическую искру, эту вечную истину, объединяющую природную сущность, любовь и истину, чтобы помочь человеку осознать гармонию своего существования и сказать ему: „Вот что ты есть. Посмотри, чем ты должен быть!“

Не заигрывание с грядущей славой, не оглядка на гений стали смыслом этой переписки. Ими двигало родство душ». «Их высокие души слились воедино», как говорил Сен-Симон о госпоже Гюийон и Фенелоне.

14 апреля 1832 года, находясь под сильнейшим впечатлением от вспыхнувшей эпидемии холеры, Лора де Бальзак составила завещание:

«Все, что я оставляю после себя, после исполнения всех обязательств, выплаты всех долгов и удовлетворения всех претензий, должно быть разделено на четыре равные доли; одинаково любя всех своих дорогих детей, я никого из них не хочу ставить в привилегированное положение […]. Своему старшему сыну Оноре де Бальзаку я завещаю все книги по метафизике, которые после меня останутся, серебряный подсвечник, которым я пользовалась каждый день, и свой маленький серебряный кофейник».

Над книгами «по метафизике» Бальзаку предстоит немало потрудиться, вкладывая в эту работу страсть и почтительный интерес. В течение всего лета, гостя у госпожи де Маргонн в Саше, он писал «Луи Ламбера».

Для Лоры де Бальзак пребывание Оноре в Саше наполнилось тайным смыслом. Через госпожу де Маргонн она свела знакомство с кузеном Маргоннов, Луи-Франсуа де Толленаром. Этот торговец хлопком из Нанта, разоренный континентальной блокадой, два года провел в Бразилии. По возвращении в Нант он открыл курсы коммерческого права. В 1823 году, преподавая в лицее «Арморьен», познакомился с Эдуаром Рише — учеником Сведенборга, шведского мистика, которого с восхищением читали Кант, Гёте, а позже Стринберг и Робер Мюзиль.

Вполне вероятно, что Эдуар Рише послужил одним из многочисленных прототипов для создания образа Луи Ламбера. Он родился в 1792 году. Его отец, сражавшийся в армии Шаретта, погиб, когда ребенку исполнился год. Рише воспитывался в школе для офицерских сыновей, которая из-за принятых там частых телесных наказаний казалась ему «тюрьмой». В ту пору это был тихий и нервный юноша-лицеист, озабоченный тем, чтобы разглядеть в окружавшем его отвратительном мире некий тайный божественный замысел, без которого рухнула бы его мечта.

Лора де Бальзак повстречала Рише, жившего у г-на де Толлерана, в феврале или марте 1831 года. Рише учил, что постичь величие человека можно, размышляя над некоторыми скрытыми библейскими текстами, а также очерками Сведенборга; как следовало из этих текстов, все сущее в мире облекается в определенную форму согласно некоей модели. Прозревшего читателя прикосновение к этой истине погружает в глубины внутреннего мира, и он становится созерцателем.

Чтобы легче понять, что есть Созидание, в котором участвует человек, следует посмотреть, как ученый или художник совершает изобретение. Изобретатель паровой машины Джеймс Уатт (1765) ясно видел, чего он хочет добиться, даже еще не представляя, как именно будет решать эту задачу. Можно было сколь угодно долго соединять в единую систему пар, холодную воду, поршень, кривошипно-шатунный механизм и трубку, но пока в мозгу Уатта не вспыхнула искра озарения, этот набор предметов так и остался бы бесполезным.