Не находя себе места, я вышел прямо в ночь и услышал, какпара бессмертных юнцов, справедливо опасавшихся меня, по непонятной причиневнимательно следят за мною. Я послал им безмолвное сообщение, дабы меня небеспокоили: «Не приближайтесь, ибо я во власти великой страсти и не потерплювмешательства».

Я прокрался в церковь Сан-Паолино и, упав перед«Оплакиванием Христа» на колени, провел языком по острым зубам. Ослепленныйоткрывшейся мне красотой, я жаждал крови и мог бы убить жертву прямо в церкви.

И тогда меня посетила преступная мысль. Настолько жепреступная, насколько религиозной была картина. Мысль явилась из ниоткуда,словно сатана существовал на самом деле и приполз по каменным плитам, чтобывложить ее мне в голову.

«Ты любишь его, Мариус! – сказал тот сатана. – Таквозьми его с собой. Дай Боттичелли Кровь».

Содрогнувшись, я опустился на пол и сел, прислонившись кстене. Снова подступила жажда. Я пришел в ужас от того, что посмел помыслить оподобном, но в то же время отчетливо представил, как заключаю Боттичелли вобъятия. Как пронзаю зубами горло Боттичелли. Кровь Боттичелли. И моя кровь...моя кровь в его венах.

«Подумай, как долго ты ждал, Мариус, – продолжалзлокозненный голос сатаны. – За все долгие века ты ни разу не передалникому свою кровь. Но ты можешь разделить ее с Боттичелли!»

Он бы продолжал рисовать; Кровь сделала бы его искусствонепревзойденным. Он жил бы вечно, сохранив свой талант, – скромный человексорока лет от роду, благодарный за кошель золота, скромный человек, написавшийнесравненного Христа, откинувшего голову на руки Марии.

Нет! Такого допустить нельзя. И я не допущу! Я не смогу. Ине стану.

С этими мыслями я медленно поднялся на ноги, вышел из церквии побрел по темной узкой улице по направлению к дому Боттичелли.

Я слышал, как в груди колотится сердце. Казалось, моя головасовершенно опустела, а тело стало невесомым – тело хищника, тело злодея. Яотдавал себе отчет в собственном злодействе и понимал его природу. Меняохватило возбуждение. Заключить Боттичелли в объятия! В объятия вечности!

Я слышал, что за мной следует пара юнцов, но не придал этомузначения. Они слишком боялись меня, чтобы приблизиться. И я неуклонно продолжалсвой путь.

Пройдя лишь несколько кварталов, я очутился у дверей Сандро.При мне был кошель золота. В доме горели огни. Грезя наяву, измученный жаждой,я позвонил, как в прошлый раз.

«Нет, никогда, ни за что, – думал я. – Нельзялишать мира того, кто стал этому миру необходим. Ты не посмеешь нарушить ходсудьбы того, кто подарил другим столько радости и любви».

На стук вышел брат Сандро, но теперь он источал любезность ипровел меня в мастерскую, где в одиночестве работал Боттичелли.

Не успел я войти в просторную комнату, как он обернулся ипоприветствовал меня.

За его спиной висела большая панель, разительным образомотличающаяся от остальных произведений. Я обвел ее взглядом, догадываясь, чтоименно этого он от меня ждет, но не сумел скрыть неодобрение и страх.

Жажда крови усилилась, но я подавил ее и смотрел на картину,ни о чем не думая – ни о Сандро, ни о его смерти и возрождении – ни о чем,кроме картины.

Она представляла собой мрачное, ужасающее изображение Троицы– Христа на Кресте, Бога Отца в полный рост и голубя, символизировавшего СвятойДух. С одной стороны стоял святой Иоанн Креститель, придерживавший алые одеждыБога Отца, с другой – кающаяся Магдалина, прикрывающая обнаженное теловолосами. Ее исполненный скорби взгляд был обращен на распятого Иисуса.

Кто нашел столь жестокое применение таланту Боттичелли?Отвратительно! Да, мастерская работа, но совершенно безжалостная.

Только сейчас я понял, что «Оплакивание Христа» представляетсобой идеальное равновесие темных и светлых сил. Здесь же такое равновесиеотсутствовало. Напротив, поразительно, что Боттичелли удалось сотворить стольмрачную вещь. Что за грубые линии! Увидев картину в другом месте, я не поверилбы, что она принадлежит его кисти.

Вот она, кара за то, что я посмел задуматься о передачеБоттичелли Темной Крови! Неужели христианский Бог существует? Может ли онсдержать меня? Может ли осудить? Так вот почему я столкнулся с этой картиной втот момент, когда рядом со мной стоял Боттичелли и заглядывал мне в глаза?

Боттичелли ждал, пока я выскажу свое мнение относительно егонового произведения. Он ждал терпеливо, готовый к тому, что мои слова заденутего. Но любовь моя к таланту Боттичелли не зависела ни от Бога, ни от дьявола,ни от моего коварства, ни от моего могущества. Эта любовь относилась кБоттичелли, и только к нему.

Я снова взглянул на картину.

– Куда пропала невинность, Сандро? – спросил я как можнодоброжелательнее.

Опять пришлось бороться с приступом жажды. «Посмотри, он жестарик! – нашептывал мне голос. – Если ты не решишься, СандроБоттичелли умрет».

– Куда пропала нежность? – спросил я. – Гденеземное очарование, заставляющее позабыть обо всем? Разве что в лице БогаОтца, но все остальное – сплошная мрачность, Сандро. Так не похоже на вас. Непонимаю, зачем это нужно? С вашим талантом!

Жажда стучала в висках, но я овладел собой. Я затолкнулпоглубже кровавый голод. Слишком сильна была моя любовь. Я не мог сделать егоодним из нас. Я не перенес бы последствий.

В ответ на мои замечания он кивнул. Он переживал. Желаниерисовать богинь и стремление создавать святые образы разрывали его на части.

– Мариус, – сказал он. – Я не хочу писатьгреховные картины. Не хочу писать порочные сцены, не хочу вводить других вискушение.

– Вы весьма далеки от этого, Сандро, – сказал я. –По моему мнению, ваши богини столь же прекрасны, как и ваши боги. Римские фрески,изображающие Христа, исполнены света и чистоты. Зачем вам отправляться во тьму?

Я вынул кошель и положил на стол. Нужно было уходить: нельзядопустить, чтобы он узнал, насколько близко столкнулся с подлинным злом. Онникогда не догадается, кто я и каковы, быть может – быть может! – моиистинные намерения.

Он взял кошель, подошел ко мне и попытался отдать егообратно.

– Нет, оставьте себе, – сказал я. – Вы заслужилинаграду. Делайте, что считаете нужным.

– Мариус, я не могу не делать то, что считаю единственноверным, – отвечал он. – Взгляните-ка сюда, сейчас покажу. – Онпровел меня в другой отсек мастерской.

На столе лежали несколько листов пергамента, испещренныхминиатюрными рисунками.