– Что же изменилось?

Но она не ответила, даже не среагировала на вопрос.

– Если бы я узнала, что проспала десять лет, то думала бы лишь о родных, близких, даже о друзьях. – Она говорила холодно, медленно, плавно к чему-то подводя, глядя чуть ли не сквозь него стеклянными глазами, лишь немного проявляя мимику лица. – Меня волновало бы многое: кто остался жив, как они живут, все ли хорошо? А еще я бы захотела всеми силами дать понять, что сама жива и здорова. Все, кто мне дорог, волновали бы меня больше, чем я. Так уж устроен человек, которому есть что терять.

Тобин молчал, его волосы свисали вниз, глаза смотрели чуть из-под бровей. Было трудно понять, нравится ему этот разговор или же, наоборот, он понял куда больше желаемого и просто выжидает.

– Почему ты ни о ком не спросил? – громче и неожиданно для самой себя более властно спросила она, впервые ощущая себя так уверенно. – Ты мог попросить узнать о ком-то близком, о семье, возможно, о детях – мы бы сделали это без промедления. Ты бы мог узнать хоть что-то, но ты не спросил ничего. Видишь ли, попытка солгать нам при пробуждении – мелочь. Ты мог сослаться на дезориентацию, на последствия такой долгой, возможно, самой долгой в истории человечества криозаморозки. Даже окажись ты преступником, у тебя были бы законные права. Мы не варвары.

Тобин не двигался – казалось, он и не дышит вовсе.

– Создается впечатление, что ты одинок. Либо, есть причины, почему тебя никто и ничто не волнует. Но это ладно, можно понять, вдруг у тебя и правда никого не было, вдруг ты даже радуешься мысли о смерти нелюбимых мамы и папы.

Ханна чуть приблизилась, начав наслаждаться не только тем, что она говорит и к чему ведет, но и тем, как она это делает.

– Если бы не Света, ты был бы уже мертв. Она знает о тебе через записи некоего Харви Росса. О, я вижу, ты помнишь, кто это. Мы проверили эту историю, Света не солгала. Но мы проверили еще кое-что.

Ханна выдержала паузу, видя, как почти незаметно Тобин уже принимает к условию своего содержания под стражей то, что она собирается сказать.

– Я проверила все: официальные списки погибших при фальшивом падении Вектора, списки сотрудников, работающих до нахождения Жизни, списки тех, кто прилетал и улетал с Вектора за все годы его работы. Имена, фамилии, отчества, клички, звания, даже животных. А еще я не забыла про отпечатки пальцев, кровь и снимок лица. Искала иголку в охуенно огромном стоге сена, но так и не нашла упоминания Тобина во всех известных нам архивах. Кроме записей Харви. На Векторе никогда не было человека с таким именем.

Ханна пододвинулась еще ближе, сровнявшись с его глазами.

– Кто ты на самом деле такой?

Света кричит так громко, как никогда ранее за всю свою жизнь. Горло уже болит, легкие не выдерживают, каждый раз крик дается все труднее и труднее, а его громкость и сила – все ниже и ниже. Это уже не желание придать себе сил или затмить страх с нерешимостью – нет: подобное яростное действие скорее служит последним доступным ей инструментом как для борьбы, так и для отсчета оставшегося ей времени – когда она уже не сможет кричать, тогда и наступит смерть. Пошевелиться невозможно, руки прижаты вдоль тела с момента ее захвата в ловушку неизвестным созданием, прибывшим с Вектора. Передатчик не работает, ноги также невозможно сдвинуть в любую из сторон – она замотана мышцей с железной волей. Не будь костюма, все кости уже давно были бы переломаны, а кожа начала бы разлагаться под выделяемой жидкостью этого существа, видимо, питающегося не зубами или клыками. По факту, Света сейчас в биологической могиле, где-то между Вектором и Сферой, неспособная ни на что, кроме мысли, да и крика, дающегося ей все тяжелее с каждым разом не только из-за усталости, но и из-за прессовки ее тела, а следовательно, и легких. А ведь это ее первая встреча с монстром с момента возвращения на Улей – а с тех пор многое произошло: она знает о заслуженном шансе на новую жизнь, как и узнала, что лекарство почти готово и спасение от глобальной угрозы уже светит на горизонте. Но главное – она простила себя за гибель дочери, которая бы сейчас была жива, угляди Света за ней чуть более внимательно. Впервые за годы она простила себя и позволила – именно позволила, разрешила себе стать счастливой, а не прятаться в работе, теряя счет дням, месяцам и годам, игнорируя ответственность в угоду вине. Но все это – прошлое, а впереди ждала новая жизнь, где она наконец-то обретет правильный смысл, а возможно, даже новую попытку завести любящую и заботливую семью, единственную, которую она знает в своей далеко не самой лучшей жизни. Это так несправедливо, гневается и плачет она, сокрушаясь мыслями о том, как близка она оказалась к чему-то прекрасному и заслуженному, но словно злой рок: ее лишили награды, вот так просто. Она пережила немыслимые ужасы на Векторе, где пару раз уже была готова умереть, но смогла выбраться и победить ситуацию, – и теперь неудача настигла ее тут, прямо в лоб, без шанса на выживание. Это несправедливо, орет она про себя, чувствуя вину перед мужем, которому придется ее оплакивать, так и не узнав, как много она сделала, чтобы вернуться к нему, и как ей его не хватало все эти годы после гибели их маленькой дочери.

Последние несколько криков напоминали уже скорее стоны, немощные и жалостливые, нежели злобную борьбу с самой смертью. Давление существа вокруг нее уже не чувствуется – вместо этого невероятная легкость, почти воздушность незаметно сменила твердый хват чуть ли не тисков. Света была уже не здесь – где-то в ином пространстве, но не там, где уже, скорее всего, остатки ее тела послужили вполне питательной трапезой. Но это все не волновало ее: единственное, что она пыталась удержать в голове, – мысли о ее семье, настоящей, с дочерью и мужем, а не той, где она росла и которую уже давно хочется забыть насовсем. Впервые в жизни в ней пульсирует первобытный страх, вынуждающий поверить в любую загробную жизнь, как и молиться кому угодно, ибо она не хочет умирать, не хочет настолько, что готова на любые жертвы, лишь бы спастись. Ранее подобное было бы встречено упрямо и грубо: лучше погибнуть в бою, нежели как-то еще, а она ведь упрямая сука, так что подобные жалостливые мысли всегда шли мимо нее в схожих ситуациях. Но все изменилось не без причины, и это, видимо, все же будет ее последней мыслью – несправедливая издевка судьбы.

Тело подает сигналы, принять которые за раздражающие помехи проще простого, из-за чего ей становится хуже и что вынуждает ее, словно новорожденного, решать проблему примитивным и самым доступным способом – импульсивными движениями, почти неконтролируемыми. Она трясется со всей силой, хаотично машет руками и ногами, это раздражение напоминает нечто настолько странное и необъяснимое, насколько сам страх пробирает до костей от неизвестности. Что-то или кто-то издает звуки, кажется, еще один раздражитель из неизвестного источника. Только вот ей это уже не нужно, лишь бы сохранить как можно дольше последний образ перед смертью – семьи.

Но неожиданно ее словно пробивает заряд тока, вынуждая конечности дергаться, а все мышцы – болеть как никогда. Она сделала вдох, легкие вновь наполнились воздухом, чего ранее не могли сделать не из-за монстра. Неспособная более биться со смертью, Света сменила акценты в приоритет последнего образа и мысли, прекрасно дав себе отчет о невозможности каких-либо иных действий, кроме работы ума и чувств. Вот тело и перестало для нее существовать, как и контроль даже над простыми и примитивными функциями, а конкретно – дыханием. Болезненным раздражителем оказалась простая нехватка кислорода, возникшая не по причине поломки баллона с кислородом или травмы легких, – нет, тут все куда проще: сама того не заметив, Света перестала дышать. Но, погрузившись в себя, она заметила, как в это время, когда уже и правда было невозможно толком вздохнуть, существо отпустило хват, дав ей полную волю. А причина этого была куда проще, нежели можно даже представить в ее положении: Наваро убил монстра и притащил на Вектор почти мертвое тело Светы.