Утраченные вспоминания болезненно прорывались сквозь пелену забытья: как остался один с мертвым телом на руках, как оказался здесь, рядом с другими людьми, как отдал Атию. Отдал в руки этого человека… Но кое-что он все не мог вспомнить, что-то важное, основополагающее, возникшее еще до голосов в голове… Это напрямую касалось всего здесь, как и Стаса, так и всех остальных, не только его и Атии… но что же это? Голоса молчат, не дают подсказку, ушли в тишину – чему он на самом деле рад, как минимум сейчас, так как, ища потерянный фрагмент, он забрел в лабиринты разбитого разума, где нет смысла от гнева или жажды мести. Оно там – она знает это, почти нащупывает ниточку, но она убегает от него, играя без правил и поддавков, издеваясь над несостоятельностью, мучая его и измываясь над ним так, будто бы это лишь развлечение. Не так давно именно эти, утерянные ныне знания ценнейшей истины дали ему сил не наложить на себя руки.

– Ты слышишь меня?! – Стас терял терпение, ему казалось, что говорить с Горди все менее обретает смысл и значение. – Горди?!

Его сестра умерла, а он здесь – это понимание вдруг немного отрезвляет.

– Помоги… – проронил криво он в ответ, пытаясь избавиться от зуда в голове.

– Я не могу просто так выпустить тебя. Прими лекарство – оно должно помочь тебе, должно стать легче. И я оставлю наручники с шейным креплением – по-другому я не смогу провести тебя в медблок. Мы оба должны быть уверены в безопасности друг друга. Если в тебе еще осталось человеческое, то сделай это. Недавно ты сам заперся, отдав мне Атию, – это был правильный поступок. Сделай еще один. Твоя сестра хотела бы, чтобы ты выжил, чтобы помнил ее и чтил ее память. Я помогу с этим.

Стас оставил все на полу и ушел, заперев за собой входной шлюз. Голоса вдруг вновь дали о себе знать. Вернувшись, они распахнули дверь с грохотом и гневом, яростью и властью они запрещали ему, кричали и угрожали: если он сделает это, то попадет в ловушку этих людей и не сможет отомстить за Атию, сделав ее смерть бессмысленной. Смерть на его руках – смерть, которую он не смог предотвратить, которую он допустил из-за своей же ошибки.

Голова болела, тело ныло, ему было ужасно плохо и до этого, но сейчас все стало в разы хуже, будто бы его изнутри мучают самой страшной болью. Но чем более его пытались сломать созданные безумием голоса, тем усерднее он хотел сделать то, о чем просил Стас. Упрямство спасало его не раз – а тут ему кричат обо всех последствиях попадания в руки этих людей, хотя ни слова про его поиски, которыми он становится просто одержим, как недостающая часть механизма, плохая работоспособность которого равнозначна смерти. Голоса все пронизывают его разум болезненными иглами, озвучивая самые ужасные сценарии грядущих событий, требуя не верить другим людям. Они лишь доказывают свою, ненавистную ему правоту, жестоко играя с его эмоциями, пробуждая сильнее чувство вины за гибель Атии… Но он оказался сильнее, как и в тот раз, когда отдал тело Атии. Сейчас ему хочется сделать что-то правильное. Вопреки крикам и ярости внутри его головы, он уверен: Атия точно хотела бы сделать все правильно. Да и разве это не единственный быстрый способ увидеть ее лицо, вспомнить, как она выглядит…

Выйдя, хромая и корчась от борьбы внутри себя, он взял капсулу и с трудом поместил в отсек для инъекций на костюме. Не прошло и пары минут, как от ощущения странного опьянения тело становится немного ватным, но это не мешает ему накинуть металлическое кольцо на шею, после чего просунуть кисти в наручники, связанные общими тросами в единую систему. Как только он это сделал, механизм стянул трос вокруг шеи и кистей, притянув их к груди, пальцы уперлись в подбородок, более он не мог шевелить руками.

За этим наблюдал Стас, заранее установив портативную камеру слежения на стеллаже рядом. Через нее же он сказал Горди:

– Это Стас, ты молодец, все хорошо, не беспокойся. Иди к шлюзу, пройди дезинфекцию и выходи ко мне, я стою сразу у выхода.

Как ни странно ему осознавать, но почему-то страха перед Горди у него не было – даже наоборот, он ощущал себя нянькой в хорошем смысле слова. Сейчас Горди – это потерянный человек, на удивление хорошо переносивший заражение иноземной Жизнью, а с учетом того, что тот ничего плохо не сделал, Станислав всецело верит в шансы на его выздоровление. Немного наивно – да, он это понимает, но Мойра всегда учила его ставить разум выше эмоций, отчего те редкие моменты послабления в адрес пациента еще более выделялись своей уникальностью и важностью. Не просто так он ранее сказал Горди, что надо совершить правильный поступок, потому что он сам хочет сделать все правильно. Прямо сейчас Наваро и Света идут к Мойре и Курту, рискуя жизнью, они делают так, как должно. Только вот он сам не может делать иного, веря, что самый трудный путь – самый верный, как минимум в нынешнее время.

Шлюз открылся, Стас осмотрел находящегося в тени Горди, и, вытянув руку в сторону коридора, произнес:

– Тут недалеко.

После первого же шага в общий коридор он сразу спрятал лицо, опустив голову, прикрыв маску по возможности пальцами, прячась от яркого света, давно забытого его глазами. Будто подневольное создание, он медленно зашагал вперед, доверяясь Стасу, положившему левую ладонь на левое плечо Горди, не позволяя тем самым сбиться с курса. Вроде бы тут и недалеко вовсе, прямо. Но если для Стаса путь казался довольно уверенным и быстрым – все же податливость Горди давала ему уверенности в реализации своего замысла, – то для него, боявшегося не только света, но и открытого пространства, подобный маршрут стал испытанием. Он все еще слышал голоса, пусть и приглушенные, но они пытались доказать свою важность снова и снова. Однако ныне их власть угасла на фоне шанса увидеть лицо Атии. Так они и прошли весь коридор до шлюза, выглядев со стороны мирными и покорными людьми, на деле же скрывая внутри себя сложнейшую метаморфозу чувств, знаний и страхов. Стас отключил в шлюзе контрольную проверку: все же он сам вел Горди весь путь, да и хочется уже поскорее его закрыть в камере ради обеспечения безопасности всем и каждому. С виду Стасу казалось, что наручники даже помогают Горди сдерживать себя и отсекать на подходе любые сценарии неблагоприятной для всех активности. Таковым оно было и на самом деле.

Он все так же прятал лицо от всего вокруг, позволяя себе не отвлекаться от борьбы с голосами, призывающими убивать в отместку за случившееся с Атией. Но пока ему удавалось держать себя в руках, уцепившись и не отпуская мысль: если кровь и будет пролита, то это лишь помешает ему найти ту потерянную истину, ибо мертвые не разговаривают. Вдруг он услышал еще голоса – другие, инородные, но не узнавал их, да и не хотел знать. Люди говорили что-то в его адрес, как и обращались к Стасу, но источник этих голосов он не видел, попросту не хотел. Кажется, ловит он краткие обрывки фраз и слов, те люди недовольны его приходом, как и опасаются за жизни… Неужели он заслужил такого отношения, разве он плохой человек, спрашивает он сам себя в слишком уж трезвой манере. Правда, отвечают ему те самые иные голоса в голове, блокируя возможность мыслить самому. В этот раз они орудуют намеками, ранее игнорировать которые было бы просто, но сейчас сработал правильно подобранный момент: он виноват в ее смерти больше, чем казалось ему изначально… Они знают всю неспроста забытую им правду относительно ее гибели, и они расскажут ему сразу же, как он сделает то, о чем они просят. Но возникает вопрос, мучающий его настолько сильно, что приходится вбежать в открытую камеру и уткнуться в угол головой, качаясь, издавая лишь стоны: хочет ли он знать всю правду? Неожиданно все меняется, и даже вопрос о том, как он смог все это пережить, отпадает на второй план из-за… из-за чего? Он не понимает, откуда у него силы и трезвые мысли, не дающие иному в голове поставить свое мнение выше его личного. Неужели лекарство и правда помогает? Его то бросает в жар, то в холод, порой кажется, что начнется рвота, после в одно мгновение все отпускает – но ненадолго. Ранее он не замечал изменений: уж слишком сильна была борьба с невидимым противником. Но стоило заметить, как подобные перескоки превратились в подобие опор, перехватываясь с одной на другую, у него получалось осознавать понятие времени.