носил завидные мне брюки

коричневые, узкие его

служили мне далёким идеалом

Я синие военные носил

отцовские, их не перешивали

он умер Витька Проуторов тот

остался от него аккордеон

от сердца, от болезни умер он

Сегодня вся толпа, подверженная жизни,

открытая для всех влияний,

идёт телами разными по форме

в глаза мои чуть жёлтые вливаясь

Между деревьев, тонких и зелёных,

различная и древняя толпа

шлёт представителей своих

и стройных, и наклонных

в моём глазу немного побывать

Вот пять часов, стучит седая палка

давно уж трижды старая идёт

В смешной большой и загнутой панамке

выпученную голову несёт

Её пальто тащится и влачится

и вольно так катается по ней

Его такое очень раньше шили

а выпуск сумки сорок третий год

А сильной жестикуляцией потрясая

в берете тёмном и в перчатках белых

Наташа чья-то очень уж красива

подросток девочка живая вся смеясь

Её приятели от ней в восторг приходят

она изображает на аллее

ну так смешно знакомый её ходит

За тёмными домами скрылся свет

Я помню те мои, те синие, те брюки,

которые перешивал раз пять

Всё сделать их стараясь много уже

как много мыслей в них я проносил

Мои святые ноги и холодные

в себе болтали брюки те свободные

Они сидели на сиденье школьном

соприкасаясь с брюкой мертвеца

Ах, Витя Проуторов, как же ты

ведь был такой красавец черноглазый

черноволосый, стройный, так высок

А я был хуже, меньше и соседом

на парте вместе заседали мы

Ещё я помню, в чёрной куртке был я

мне вечно из вельвета покупали

Вот в этой куртке. Ты же в пиджаке,

что из букле. Мать за тобой следила

наверно потому, что неродной отец

Обидеть тебя, бедного, боялись,

Но искривилася твоя тропа

моя пошла в местах необычайных

мне воздух моей Анною запах

А перед этим книгами тянуло

И вот сейчас в пригородском лесу

уйдя за шпалы и за рельсы в мареве

раздетый на плаще на ве́нгерском лежу

и он мне Стесиным Виталием подаренный

Большое солнце жжёт и под Москвой

напоминает смерть и нашу речку

Как много крику было мне тогда

в те дальние и мутные года

и с матерью моею хриплых споров

Сменился вновь фасон ещё, пожалуй, при тебе

Ты был, мне кажется, ещё живенький

и нынче носят брюки так себе

не узкие, но и широких нету

Да, так лежу я, значит, на траве

Неподалёку роют грунт солдаты

они болото осушают тут

в своих зелёных крепких одеяньях

А ты, Виктор, ты уже земля

и я могу её, целуя мокрыми губами,

поцеловать, как самого себя

в пришкольную чернильновую руку

В Москве большой народов миллионы

А тут близ города

покой, жужжит пчела

Разбросанная пыльная одежда

своё на мне влиянье понесла

Сегодня утром видел парня я

он был одет в американских брюках

и вот рубашка у него была

в большую клетку и платок на шее

Как видно, из предместья он пришёл

и в самый центр пробрался показаться

Быть может, его женский пол

своим зелёным вниманьем…

или что-то в этом роде…

Но маленького росту он малыш

и грубое лицо его мало

и брюки очень так низки ему в шагу

и жалко его стало, что на солнце

идёт он весь нарядный и бедняк

Как на земле приятно одеваться

но даже он и этого лишён

а может, он совсем не замечает,

как он несчастен, потому и оттого,

что брюки не по росту у него

и сам он мал и жалок, и бедняк

не знаю, может, мне лишь показалось так

Ещё я видел неудачного фотографа-любителя

он фото себе нужное искал

но поздно наводил свой объектив

когда уже собака исчезала

ребёнок не смеялся уж, а плакал

и воду лить переставал фонтан

Его коричневый костюм сочился грустью

Его малый рост и шея загорелая печальная

в кольце морщин

Он, видно, закупил фотоаппарат

и медленно старается снимать — что

его я потянул и показал, как пьёт собака

воду из фонтана,

которую даёт в ладонях ветеран

он промелькнул фотограф с задом лакированных

штанов перед глазами

и что-то там возился с двумя руками

А ещё я видел, как читал на солнце книгу

так одинокий бритый человек

в немом и синем он был плаще, представьте,

и он стоял на теле, как железный

и был потёрт на рукаве, карманах

и воротник

Ну почему мы бедные такие

Когда нас солнце вдруг одним движеньем заливает

и всё, что на одеждах — пыль, заплаты —

всё выступает, или же цена их

вот туфель итальянских перезвон

под длинного мамашею семейства

А вот прошли актёрка и актёр

и оба старые, но как они ступают

как сохранились, видно, трагик он

она в ролях принцесс всегда бывала

он возвышается над ней

лишь при ходьбе лицо её запотевало

и сам уже безумный Попугаев

тот, что глядел, с скамьёю вместе сидя

подумал, не пойти ли, не укрыться ль

от свежести вечерней в дальний дом

Коварно, жалко,