Несмотря на, казалось бы, понятное значение слова «хюзюн» (тур. hüzün – печаль), дать ему определение отнюдь не просто. По мнению Памука, печаль Стамбула – это и настроение его музыки, и главное понятие его поэзии, и определенный взгляд на жизнь, и состояние души, и некая субстанция, без которой Стамбул не был бы Стамбулом. Если обычная грусть, присущая отдельному человеку, на время удаляет его из социума, то стамбульская печаль, напротив, объединяет горожан. Хюзюн настолько глубоко проникла в атмосферу и культуру Стамбула, что муж моей знакомой, турок, предложил назвать эту книгу «Уставший город» («Yorgun şehir»).

Английский мыслитель XVII века Роберт Бертон утверждает, что меланхолия заключается либо в расположении духа, либо в привычке. С точки зрения норвежского философа Арне Юхана Ветлесена, человек сам придает боли тот или иной смысл. Жерар де Нерваль рассуждает о «черном солнце восточной меланхолии». Корни стамбульской тоски уходят в глубину веков – в историю и мистику Ближнего Востока.

В арабском языке есть слово «хюзн» () – оно синонимично турецкому «hüzün» и встречается в Коране. Пророк Мухаммед, потеряв в 619 году жену и дядю, назвал тот период «годом печали» (араб.). Таким образом, хюзюн означает душевную боль, вызванную тяжелой утратой. Мусульманская философия сформировала две противоположные концепции меланхолии. Согласно первой, печаль является следствием чрезмерной привязанности к удовольствиям. Вторая концепция основана на суфийском мистицизме – и гораздо более мягко и сочувственно относится к переживаемому человеком горю; согласно ей, тоска может восприниматься как нечто ценное. Недаром османская пословица гласит: «Нет человека без печали, а если и есть, то это не человек».

В Стамбуле всегда были сильны древние мистические традиции – на них испокон веков держится городская мифология. Византийский теолог XIV века Иосиф Вриенний утверждает, что горожане видели знамения в поведении животных, природных явлениях и собственных снах. Христианство не признаёт суеверия, но константинопольцы не могли оставить их в один миг. «Именно эти грехи и им подобные навлекают на нас кары, ниспосланные Господом», – сокрушается Иосиф.

По словам французского византиниста Андре Гийу, жители Константинополя верили в судьбу, колдунов и магов. Они полагали, что можно обольстить девушку, угостив ее блюдом, в которое добавлено любовное зелье, а больных считали одержимыми демонами. При этом горожане были глубоко религиозны. Крестные знамения, нескончаемые процессии и обеты перед иконами были нужны, дабы избежать тревог и печали. Благословения и молитвы сопровождали любые действия константинопольцев – будь то закладка первого камня при строительстве дома, рытье колодца или спуск на воду корабля. «Город полон трудового люда и рабов, и все они богословы. Если вы попросите человека обменять деньги, он расскажет вам, чем Бог Сын отличается от Бога Отца. Если вы спросите о ценах на хлеб, он начнет доказывать, что Сын меньше Отца. Если вы поинтересуетесь, готова ли ванна, вам сообщат, что Сын был создан из ничего», – сообщает французский путешественник Бертрандон де ла Брокьер, посетивший византийскую столицу в 1430-х годах.

Отправляя церковные обряды, константинопольцы пытались защитить себя от реальных опасностей. Английский писатель Герберт Уэллс в «Краткой всемирной истории» отмечает, что жизнь Византии изобиловала войнами, пороками, религиозными преследованиями и политическими распрями. Такая жизнь была красочна и романтична, но в ней почти не оставалось места для радости и легкости.

Исступленная религиозность не спасала византийцев от насущных проблем. Бесы охотно помогали людям впадать в грех и совершать поступки, достойные всяческого порицания. Сохранилось немало легенд о хитрых горожанах, каждый из которых, договорившись с демоном, пытался его обмануть – но в итоге терял то, что ему дорого. Купец лишался богатства, охотник – меткости, ловелас – мужской силы. Христианство расколдовало мир – но только не на берегах Босфора: жители византийской, а затем османской столицы ежедневно сталкивались со сверхъестественным и необъяснимым.

Самым опасным временем на Востоке издавна считается полдень. Палящее солнце сводит людей с ума, и беспомощные люди становятся легкой добычей для джиннов. Джинны являются обязательными персонажами исламской культуры. Британский ориенталист Эдвард Лейн (1801–1876) в комментариях к сказкам «Тысячи и одной ночи» пишет, что мусульмане верят в три вида разумных существ: людей, ангелов и джиннов. Английский писатель афганского происхождения Тахир Шах объясняет, почему джиннов надо бояться: «Ничто не приносят этим существам большего удовольствия, чем досадить людям…»

Джинны часто упоминаются в Коране. Авторитетный улем XIIIXIV веков Ибн Таймия говорил: «Нет ни одной исламской группы, которая бы опровергала факт существования джиннов и того, что сам Аллах послал Мухаммеда на землю». По мнению андалусского богослова Ибн Хазма (994–1064), любой, кто отрицает существование джиннов, однозначно является кафиром.

На Востоке зло реально – оно находится за гранью мироздания и жаждет проникнуть в наш мир. Неважно, какой сейчас век – XXI или X – коварные шайтаны и джинны вездесущи. Пустыни Ближнего Востока всегда кишели духами – монахи-отшельники удалялись туда, дабы противостоять бесам. Пустыня таила в себе немало греховных искушений и соблазнов. Она становилась не местом уединения, но полем духовной битвы со злом. Демоны любят разговаривать, обманывать и дурачить людей, потому монахи давали обет молчания. Джинны и шайтаны обитают не только в пустыне: они прячутся в темных углах комнат и гнездятся в небрежно брошенной одежде – поэтому османы хранили имущество в тюках и пребывали в постоянном движении.

Суеверия невероятно живучи. Сегодня – как и сотни лет назад – стамбульцы верят в приметы, идущие из глубины веков. Вещи, наделенные сверхъестественными свойствами, – ковер-самолет, волшебные мечи, кувшины и бутылки с заключенными в них джиннами – попали в западную культуру из восточных преданий. Суеверие, согласно которому черная кошка, перебежавшая дорогу, предвещает неудачу, родом из Древнего Вавилона; фраза «родиться под счастливой звездой» появилась там же. В период со II века до н. э. по III век н. э. значительная совокупность текстов, выработанная на Востоке, обогатила европейские представления о потустороннем мире.