– Не надо так, Сара, – тихо просит он.

Он не пощадит человечество, сохранит жизнь лишь мне.

– Чего не надо? – я заставляю себя открыть глаза.

– Не веди себя так, будто я монстр. Они хотели, чтобы ты умерла, – его взгляд горит так, словно он все еще на костре.

– Но не все же, – шепотом возражаю я.

– Хватит, Сара.

Я отворачиваюсь.

– Я создан для этого! – запальчиво говорит он. – Их смерть была быстрой. Разве это не имеет значения?

Имеет. И все же они мертвы. Все же я видела их тела, и никогда не смогу этого забыть.

Одно дело видеть людей, умирающих дома, в своих постелях, разговаривать с ними, заботиться о них и быть свидетелем их смерти. Другое – оказаться в здании, полном гниющих трупов, видеть ужас на их лицах. Мне даже не удается увидеть в них людей, которыми они когда-то были, и от этого все только хуже.

Я молчу, не отвечаю. Я слишком устала, и у меня нет сил спорить с Мором.

– Да будет так, – говорит он.

Да будет так. То же самое он сказал перед тем, как обратить свой гнев на врачей, медсестер и пациентов.

Я снова начинаю дрожать, не обращая внимания на отчаянный рев, вырвавшийся из его горла. Он подходит к лошади и вскакивает в седло. Даже то, как он цокает языком, выдает его раздражение.

Повозка подпрыгивает, натыкаясь на трупы. Я морщусь, потому что тряска бередит раны, боль настолько сильна, что я даже кричать не могу, а от мысли обо всех этих умерших людях пересыхает во рту.

Он подарил им быструю смерть. Я не должна огорчаться. Беда в том, что на сей раз он убивал в гневе.

И виновата в этом я.

Впервые мне в голову закрадывается темная, предательская мысль…

Может статься, что любовь Мора ко мне никого не спасет. Не исключено, что из-за нее он еще быстрее уничтожит человечество.

По мере того как расстояние между нами и больницей растет, мой ужас постепенно затухает.

Сейчас мне вспоминается, как кричал Мор, когда его пытали, и как люди наслаждались его страданиями. Перед глазами встает обугленный обрубок, изуродованный намек на всадника, и то, как он полз, пытаясь добраться до меня, как звал меня из последних сил.

Какую же немыслимую боль он, должно быть, тогда испытывал, и все же полз ко мне. Но это не все. Я вспоминаю изувеченное тело Мора, несущего меня на руках. Руках, местами сожженных до костей.

Он терпел все это, чтобы спасти меня.

Мор останавливает Джули перед шикарным особняком, но меня это не радует. Все, что я чувствую – это скорбь и раскаяние.

Он идет к повозке, и по его виду я понимаю, что Мор готов к продолжению спора. Плечи напряжены, губы сжаты. Я практически слышу все аргументы и контраргументы, приготовленные им за время пути.

Но я не хочу ссориться.

Вместо этого я протягиваю к нему руки.

Мор колеблется, он явно растерян и не понимает, чего от меня ждать. Наконец, встав на колени, он принимает меня в объятия, бережно, как самое ценное. Я прижимаюсь к нему, не обращая внимания на то, что грудь как будто снова прострелили в нескольких местах.

– Мне никогда еще не было так страшно, – шепчу я.

Мор кивает, уткнувшись в меня лицом.

– За тебя, я имею в виду.

Он отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Я не хочу, чтобы это повторилось, я никогда не хочу видеть это снова, – хрипло признаюсь я.

Мор дотрагивается до моей щеки.

– И я тоже, – и добавляет чуть тише. – Я думал, что ты умерла.

На последнем слове голос снова подводит его.

А может, так и было, думаю я, и в памяти проносится странное видение.

Танатос.

Мор рассматривает мое лицо.

– Никогда еще я не испытывал такого… страха. Это ужасно.

Так и есть.

– И никогда я не испытывал такой ненависти.

Я не виню его – то, что сделали эти люди, было чудовищно, омерзительно, – и все же вздрагиваю, услышав это слово.

Всадник прислоняется ко мне лбом и закрывает глаза. А когда открывает, я вижу в них боль.

– Все эти спасения и смерти становятся между нами.

– Да, – но я не хочу говорить об этом. С трудом шевеля рукой, я очерчиваю пальцем его губы. – Скажи еще раз, – шепотом прошу я.

Его брови сползаются к переносице.

– Сказать что?

– Скажи, как ты ко мне относишься.

Поняв, о чем я, он, кажется, оттаивает, губы изгибаются в смущенной улыбке, но тут же на лице появляется торжественное выражение.

– Я люблю тебя. Я полюбил тебя еще до того, как я понял значение этого слова. Я люблю твой смех и твой вульгарный юмор. Я люблю твое сострадание и оптимизм, твою грубость и твою верность. Я хотел заставить тебя страдать, но посмотри на меня сейчас – я отчаянно пытаюсь удержать тебя в этом мире.

Он смотрит на меня так нежно, что у меня замирает сердце.

Порыв ледяного ветра проникает под одежду и заставляет дрожать – этого достаточно, чтобы чары разрушились.

– Пойдем в дом, – предлагает Мор.

– Только, если ты будешь говорить о своих чувствах, – требую я.

– Буду счастлив, милая Сара. Есть многое, многое, чем я должен с тобой поделиться. Я хочу, чтобы ты знала все.

Он наклоняется, собираясь взять меня на руки.

Я упираюсь ему в грудь.

– Нет, я могу идти сама.

Мор явно сомневается, но не настаивает.

Осторожно переношу ноги через борт повозки, шипя от боли. Перед глазами плывут темные пятна.

Ты справишься, Берн.

Я заставляю себя встать на ноги, хотя хочется завыть от боли, а черных пятен все больше.

В больнице мне было не так плохо.

Мор шагает ко мне, от его уступчивости не осталось и следа, он смотрит неодобрительно.

Я делаю шаг ему навстречу и, теряя сознание, падаю в его объятия.

Теперь, задним числом, я понимаю, что попытка встать на ноги была плохой идеей.

Мор держит меня на постельном режиме в особняке (его обитатели эвакуировались), а сам изображает сиделку. Сначала я решаю, что мы здесь ненадолго. Но за первым днем следует второй, потом третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, девятый… тринадцатый?..

Дни летят, мои раны заживают, и время начинает путаться. Наконец, я понимаю, что уже не знаю, сколько здесь пробыла. Достаточно долго, чтобы обнаружить, что Мор может быть и властным, и сверх меры заботливым, особенно, когда я пытаюсь проявить хоть какую-то активность.