Ершов вспомнил свои чувства к Гале Половневой, хотел было сознаться в них, но тотчас передумал. Зачем? Ничего реального нет и быть не может, просто сердечное влечение, о котором никто не знает и знать не должен. «Галя — моя Беатриче!» — усмехнулся он про себя.

Стебалов начал доказывать, что Ершов до сих пор не влюблялся потому, что не в кого было. А в городе много красивых девушек и женщин… всякое может случиться. Та же Ольга завлечет. Она неспроста им интересуется и болеет за его будущее.

В сквере по листьям деревьев зашумели крупные капли дождя. Ершов и Стебалов за разговорами не заметили, как сверкала молния, как слегка гремел гром и на город надвинулась гроза.

— Дождь, Александр Степанович!

— Да, дождик, — сказал Стебалов, вставая, — Пошли-ка, братец, ко мне, а то ты в своих шлепанцах пропадешь. Я вон там живу, — показал он на большой дом. Ершов снял туфли, взял их в руки и босиком зашлепал по мокрой дорожке. Но не успели они выйти из сквера, как дождь с шумом накрыл их, словно волной, и промочил до нитки. Они бегом кинулись в подъезд.

Стебалов жил на четвертом этаже. Отомкнув потихоньку дверь ключом, вынутым из кармана, он попросил Ершова соблюдать тишину.

— Жена и детишки спят, — шептал он, включая свет в прихожей и воровски пробираясь на кухню. — Посиди, я сейчас, — указал он на табуретку сбоку стола, видную от света из прихожей, и, включив свет в кухне, вышел. Скоро вернулся с парой черных ботинок.

— Обувай, они еще довольно крепкие, — сказал Стебалов, ставя ботинки на пол, рядом с босыми ногами Ершова.

Алексей положил на пол свои мокрые шлепанцы, начал обувать ботинок. Не налезал.

— Странно! — Стебалов передернул плечами. — Не подумай, что я тебе дал свои, — это жениного брата, сорок третий номер. Думал, тебе как раз. Ну и ножища у тебя! Как же быть? Может, переночуешь у меня? Неудобно босиком по городу. Милиционер задержать может, да и простудишься, гляди. Оставайся, а утром позвоним, и Жихарев принесет тебе твою обувь.

Сверкали молнии, гремел гром, в стекла окон напористо хлестал дождь.

— Нет, я пойду, — сказал Ершов. — Не простужусь. А милиционер небось спрятался от дождя где-нибудь.

— Пережди хотя бы, пока дождь перестанет.

— Вам же спать пора.

— Завтра выходной. Высплюсь. Посиди, поговорим. Чайку попьем.

Стебалов засунул ботинки под стол, прикрыл поплотней дверь и принялся разводить примус.

— Ладно, посижу, — покорно проговорил Ершов. Немного помолчав, добавил: — А дождик славный! И кстати. Как раз рожь наливает.

— Как это он рожь наливает? — не понял Стебалов.

— Не дождь ее наливает, а зерно в колосе растет, наливается, что ли, — пояснил Ершов.

— Вон что! Я ведь городской с детства… слабоват в сельскохозяйственной терминологии. — Стебалов развел примус, но не успел тот зашуметь — потушил его. — Разбужу этак всех, — сказал он. — Мы сейчас лучше самоварчик. — Он вышел куда-то на цыпочках и вернулся с небольшим самоваром в руках. — Не совсем остыл еще, чуточку подогреть только, — озабоченно сказал он и начал ножом колоть лучинки. Затем добавил угля в самовар, зажег лучинки, бросил их вслед за углем и поставил коленчатую трубу. Все это Стебалов делал быстро, привычно-ловко. Самовар сейчас же тоненько запел.

— Не дай боже, проснется моя благоверная — будет мне на орехи! — Стебалов присел у другого конца стола. — Терпеть не может алкогольного духу. Правда, пил я сегодня исключительно портвейн, но все же на взводе, и на приличном… Не утаишь.

Наступило молчание. Ершов сидел и думал теперь об Ольге. Зачем она проявляет этакую заботу о нем? Что ей нужно? Неужели неравнодушна к нему, как говорит Александр Степанович? Во всяком случае, что-то тут не так, не зря. Не заботится же она о Жихареве, хотя он, пожалуй, еще в большей опасности.

Посидев немного, Стебалов достал из небольшого шкафчика, стоявшего в углу кухни, две чашки с блюдцами, вазу с вишневым, вероятно еще прошлогодним, вареньем, чайные ложки, печенье на мелкой тарелке.

— Знаешь, как Маркс смотрел на писательское дело? — тихо, почти полушепотом доверительно заговорил он, не то размышляя вслух, не то как бы продолжая давнишний спор. — Не знаешь?

— Нет, не знаю, — в тон ему так же полушепотом ответил Ершов.

— Плохо, что не знаешь. Обязан знать. Вот слушай. Маркс писал, что литератор или поэт не должен смотреть на свою работу, как на средство к жизни. Она сама себе цель, и писатель приносит в жертву ее существованию, когда это нужно, свое личное существование. Он, как и религиозный проповедник, только в другом смысле, исповедует один принцип: «Повиноваться больше богу, чем людям», среди которых живет и он сам со всеми своими человеческими потребностями и желаниями. Его труд не должен быть для него простым ремеслом. То есть он не должен писать ради заработка. Понял? Писатель, конечно, должен зарабатывать, чтобы иметь возможность существовать, писать, но он ни в коем случае не должен существовать и писать для того, чтобы зарабатывать. Все это я вычитал в книжке М. Лившица «Маркс и Энгельс об искусстве». Но цитирую по памяти, может, что и неточно. Мог бы прочесть, да боюсь заходить в комнату, разбужу всех. Впрочем, я подарю тебе эту книгу. Она вот такая толстая. — Стебалов показал пальцами, какой толщины книга. — Цитату эту я нарочно заучил и при случае донимаю ею некоторых журналистов и писателей, склонных к халтуре. А такие у нас не перевелись еще. Взять Рославлева. Пишет исключительно ради денег. До литературы, до искусства ему нет никакого дела. Да и наш с тобой друг Жихарев небезгрешен… Эти люди и сами не скрывают того. Рославлев, например, прямо говорит: «Моя цель — заработать миллион! Потом я положу стило и буду разводить розы в палисаднике!» Получается Остап Бендер от литературы. Однажды он заявил, что не согласен с Марксом: это, мол, писал молодой Маркс, когда был гегельянцем. Конечно, безобразие и клевета. Маркс до конца дней своих именно так и смотрел на литературное дело, то есть как на святое дело! А ты как смотришь? Согласен с Марксом или с Рославлевым?

Ершов улыбнулся.

— Ну что вы, как я могу быть не согласен с Марксом?

— Я к чему все это объясняю тебе? Хочу, чтоб ты морально не поддался влиянию Георгия, потому что Георгий, хотя он вслух этого не скажет, по настроениям ближе к Рославлеву, чем к нам с тобой. И еще говорю потому, что ты нравишься мне больше, чем Жихарев. Он тоже способный малый, слов нет. Но он не