Брендан сидит рядом со мной. Его телефон с выключенным звуком вибрирует. Брендан тянется к карману пиджака, но замирает под гневным взглядом Кэт с передней скамьи.

– Шерон и Питер сами написали свои брачные обеты, – говорит преподобная Одри. – Признаюсь, я большая поклонница обетов, составленных брачующимися. Для этого нужно сесть рядышком, высказать свои пожелания и выслушать партнера, понимая и то, что было озвучено, и то, о чем умалчивают, ведь именно в молчании зачастую и кроется истина. Наверняка приходится идти на компромисс – это не только священное слово, но и вполне практическое искусство. Но священнослужитель – не прорицатель… – (Я замечаю, как оживляется Ифа при слове «прорицатель».) – Я не в силах предвидеть, что принесут Шерон и Питеру годы совместной жизни, что ждут их впереди, но любые супружеские отношения могут и должны развиваться, эволюционировать. Не тревожьтесь понапрасну и не отвергайте возможность перемен. Будьте неизменно терпеливы и добры друг с другом. Жизнь долгая, и порой грелка, заботливо поданная холодным зимним вечером, значит много больше, чем некий экстравагантный жест. Не забывайте и о благодарности, особенно за то, что обычно воспринимается как само собой разумеющееся. Определяйте суть проблемы сразу, как только она возникает, и помните, что гнев испепеляет. И если когда-нибудь ты, Питер, почувствуешь, что ведешь себя как осел… – (жених смущенно улыбается), – вспомни, что искренние извинения не унижают того, кто их приносит. Ошибки и заблуждения учат нас в дальнейшем правильно выбирать свой путь.

Интересно, какую оценку поставила бы преподобная Одри Уизерс нашим с Холли отношениям? Троечку с плюсом? Двойку с минусом?

– Ну когда уже дядя Питер будет с ней целоваться? – раздается детский голосок.

Все смеются.

– Прекрасная идея! – Судя по всему, преподобной Одри Уизерс очень нравится ее работа. – Давайте же перейдем к этой, самой лучшей, части свадебной церемонии!

Насер сидел за рулем своей полу-«короллы» – полу-«фиата-5», Азиз – на пассажирском сиденье рядом с водителем, сунув под ноги видеокамеру, завернутую в одеяло, а я скорчился на заднем сиденье, за вещами из химчистки, готовый в любой момент нырнуть на пол, под груду белья и коробок с детским питанием. Вдоль четырехполосного шоссе в Фаллуджу тянулись западные предместья Багдада. Через пару миль невысокие многоквартирные дома уступили место индивидуальным особнякам, построенным в благодатные 1970-е зажиточными представителями среднего класса: белые оштукатуренные стены, плоские крыши, высокие ограды и стальные ворота. Затем мы несколько миль ехали мимо убогих двухэтажных шлакоблочных строений, в нижних этажах которых были расположены лавки или мастерские, а наверху – жилые помещения. Все это напоминало повторяющиеся кадры примитивного мультфильма. Мы миновали несколько бензоколонок, у которых выстроились длиннющие очереди из сотен автомобилей. Водителям приходилось ждать там весь день. Апрельское солнце здесь струило с небес неимоверный зной, а не сияло ярким диском, как в северных широтах. Там и сям безработные мужчины в дишдашах стояли, курили и неторопливо беседовали. Женщины в хиджабах или в паранджах шли группками, неся пластиковые пакеты с овощами. Как ни странно, Ирак с невероятной быстротой становился все больше похож на Иран. Сверстники Ифы играли в войну: повстанцы против американцев. Насер вставил в плеер кассету, из крошечных динамиков полилась какая-то арабская мелодия. Женский голос выводил головокружительные гармонии, которых я полностью оценить не мог, но песня, судя по всему, была популярной, потому что и Насер, и Азиз тут же принялись подпевать. Во время инструментального проигрыша я поинтересовался – на повышенных тонах, перекрикивая шум мотора и музыку, – о чем эта песня.

– О девушке, – проорал в ответ Насер. – Ее любимый уходит воевать с Ираном, но не возвращается. А девушка очень красивая, и все мужчины ей предлагают: «Эй, красавица, у меня есть деньги, у меня есть большой дом, у меня есть хорошие связи, иди за меня замуж». Но девушка отвечает: «Нет, я буду тысячу лет ждать моего солдата». Конечно, эта песня очень… Как говорят? Ну, очень сахарная… Я забыл слово… сетиметательная?

– Сентиментальная.

– О-очень сентиментальная! Моя жена, например, говорит, что девушка из этой песни совсем ненормальная! Если она не выйдет замуж, что с ней будет? Убитые солдаты не присылают деньги. Она умрет с голоду. Только мужчина может писать такие глупые песни, говорит моя жена. А я ей отвечаю: «Э, нет…» – Насер отмахнулся. – Песня берет за душу. – Он ткнул большим пальцем себе в грудь. – Любовь сильнее смерти! – Он повернулся ко мне. – Понимаешь?

Ивано дель Пио из «Сидней морнинг геральд», уезжая из Багдада, порекомендовал мне Насера, который оказался великолепным фиксером. До вторжения он работал на радио, где достиг довольно высокого руководящего поста, так что ему пришлось вступить в Баас. У него был хороший дом, и он вполне мог содержать жену и троих детей даже в стране, изнуренной санкциями США и ООН. После вторжения Насер с трудом зарабатывал на хлеб, помогая иностранным корреспондентам. При режиме Саддама фиксеры были изворотливыми мошенниками, которым платили за то, что они скармливали иностранцам информацию, угодную Саддаму, и сообщали спецслужбам о каждом иракце, имевшем глупость рассказать хоть какую-то правду о жизни в стране. Насер обладал и журналистским нюхом, и острым глазом, и я, сдавая свои лучшие материалы в «Подзорную трубу», почти всегда настаивал, чтобы он значился соавтором моих статей и получал за них гонорар. Правда, Насер не пользовался своим настоящим именем, опасаясь, что его объявят коллаборационистом и сдадут одной из десятков повстанческих группировок. Фотограф Азиз, бывший коллега Насера, к сожалению, владел английским столь же плохо, как я – арабским, поэтому нам не удалось познакомиться поближе. Азиз отлично знал свое ремесло и был осторожен, ловок и храбр, охотясь за удачным кадром. Фотография в Ираке – опасное хобби: полиция запросто может решить, что ты – террорист-самоубийца.

Мы проехали мимо осыпающихся стен и разграбленных магазинов.

Предупреждение, данное Колином Пауэллом президенту Бушу и больше известное как «правило посудной лавки», гласило: «Сломаешь – придется расплачиваться за приобретение…»

Нищие семьи рылись в огромных кучах мусора.

«…Приобретешь двадцать пять миллионов человек…»

Вереницы фонарных столбов, по большей части покосившихся, некоторые и вовсе упали.

«…все их надежды, помыслы и проблемы…»

Мы проехали мимо искореженного ограждения по краям глубокой воронки, оставленной самодельным взрывным устройством. Наткнулись на КПП иракской полиции, где застряли на сорок минут. Официальные полицейские вроде бы не должны были особенно трясти иностранного журналиста, но, к нашему несказанному облегчению, они, похоже, так и не поняли, что я иностранец. Автомобиль Насера имел совершенно жуткий вид даже по иракским меркам, но это служило отличным камуфляжем. Как может уважающий себя иностранец, агент секретной службы или джихадист ездить на таком дерьме?

Чем дальше на запад, тем опаснее становилось наше путешествие. Эту местность Насер знал гораздо хуже, а обочины обоих шоссе – и абу-грейбского, и десятого – наверняка были усеяны самодельными взрывными устройствами. Основной целью СВУ, разумеется, были американские транспортные колонны, но и нас не отпускало постоянное напряжение, потому что любой дохлый пес, любая картонная коробка или мешок мусора могли скрывать такое количество взрывчатки, которого хватило бы, чтобы разнести в клочья бронированный «Хамви». Кроме того, существовала опасность, что нас похитят и сделают заложниками. Мои темные волосы, борода, карие глаза и местный прикид позволяли на первый взгляд сойти за светлокожего иракца, но ломаный арабский тут же выдавал во мне иностранца. У меня, правда, имелся фальшивый боснийский паспорт – свидетельство принадлежности к мусульманской вере и объяснение плохого знания арабского, – однако подобные уловки были весьма рискованны; если разъяренную толпу можно чем-то убедить, то это не разъяренная толпа. Боснийцы не являлись перспективными объектами для похищения с целью выкупа, но таковыми не были и сотрудники японской неправительственной организации, которых похитили две недели назад. Зато, если бы похитителям удалось обнаружить мое журналистское удостоверение, моя цена сразу значительно возросла бы: меня обвинили бы в шпионаже и продали бы сторонникам «Аль-Каиды», которых деньги интересовали куда меньше, чем снятое на видеокамеру «признание» вины и последующее обезглавливание. Примерно на середине пути от Багдада до Фаллуджи мы проехали мимо Абу-Грейба, с его знаменитыми разрушенными фабриками, финиковыми пальмами и огромным тюремным комплексом, где врагов Саддама или тех, кого он считал своими потенциальными врагами, содержали в нечеловеческих, первобытных условиях и подвергали чудовищным пыткам. Биг-Мак утверждал, что, по слухам, при временной коалиционной администрации мало что изменилось. Хорошо укрепленная тюремная стена длиной чуть ли не в километр высилась слева от нас. Насер перевел мне лозунг, висевший на стене разбомбленного здания: «Мы постучим в ворота рая черепами американцев». Отличное начало для статьи! Или, скажем, заключительная фраза. Я записал ее в блокнот.