— А в пятьсот девяносто седьмом, — пробормотал онвслух, — до этой нелепой эры жителей Иудеи угнали в вавилонское пленение…Сделали это как раз скифы, тогда союзники Вавилона…

Стекла задребезжали тонко и противно. Он уже погружался всон, но теперь вылетел, как выброшенный катапультой. По ушам ударил тяжелыйгрохот. Где-то близко зазвенело стекло, тонко и страшно. Ах да, в соседнемподъезде у соседей окна задраены наглухо, там кондишен, взрывная волна разнесластекла вдрызг, внесла осколки в комнату.

Шторы трепетали, на стене в призрачном свете фонарязакачался и рухнул на пол массивный календарь. Весь дом, казалось, колеблется,как лодка на большой волне. Он сорвался с постели. Взрыв произошел по тусторону соседнего дома, тот закрыл этот своей массой, ясно. В ночи затрепеталитемно-багровые язычки.

— Черт, — сказал он потрясенно, — неужелиснова чечены?

Яна приподнялась на локте, сонная, теплая, мягкая,проговорила растопленным, как масло на сковородке, голосом:

— Да это просто гроза…

— Какая гроза? — вскрикнул Крылов. — Этовзорвали… если не дом, то что-то крупное.

— Спи, — посоветовала она. — Два дома рядомне взрывают.

Колеблясь, он постоял у окна. Яна права, не взрывают нетолько дома подряд, но даже автомобили. Так что можно не натягивать брюки. И незавязывать шнурки. И не выходить из теплой квартиры, не вызывать лифт, неспускаться в ночь, разорванную огнями, воплями, а потом еще наедут эти вопящиеи мигающие милицейские машины…

И все-таки что-то задержало у окна. Яна поворочалась,завернулась в одеяло, как червяк в кокон, подтянула ноги к подбородку и сновазаснула. А за окном в самом деле вскоре зазвучала милицейская сирена, потомпримчались пожарные.

Языков огня он не видел, но из-за здания поднялось зарево.Значит, там пожар. Дом горит… Ага, вон высыпали первые зеваки. Нет, это простопоздние гуляки, что возвращаются домой…

Из такси высыпала целая компания, как только и поместилисьввосьмером. С винными бутылками в руках, развеселые, попытались двинуться кневидимому для Крылова эпицентру взрыва, но прибывшая милиция уже оттесняланарод, ставили ограждения. Прибыло еще несколько пожарных, наконец примчалисьсанитарные, затем целый автобус, оттуда как горох посыпались одинаково толстыеот распирающих бронежилетов омоновцы.

— Черт, — сказал он свирепо, — а что, если ив самом деле…

Яна спросила сонным голосом:

— Что?.. Опять? Только я отвернусь, ладно?

— Спи, — буркнул он. — Женщина.

— Зато какая, — ответила она гордо. — Ты чеготакой злой?.. Вид у тебя решительный. На войну собрался?

— Вроде того.

— Какую?

— Да вот думаю, — сказал он еще злее, распаляясь,чтобы видимую мозгам нелепость утопить в эмоциях, которые все оправдают, —думаю… а что, если и в самом деле? Взять и нашу идею скифизации распространятьвсерьез? И не такая дурь проходит! Коммунизм вон же строили.

Она с трудом распахнула прекрасные глаза:

— Ты же сам говорил, что коммунизм — этопрекрасно!

— Прекрасно, — согласился он. — Как вообще«прекрасное далеко». Но браться строить это прекрасное с теми ублюдками, изкоторых человечество, — это такая дурость, такая… что и на голову нелезет! Каким надо быть прекраснодушным… э-э… замедленного развития, чтобывзяться строить коммунизм всерьез? С этими людьми? Нами то есть? Но ведь чутьбыло не построили! Если бы так отчаянно не мешали из-за рубежа, то построилибы. Может быть, построили. А чем идея скифизации хуже? Как раз нет, не хуже.Она ж больше на инстинктах и желаниях, что правят этой голой обезьяной, чем наразуме…

— Какой голой обезьяной?

Он посмотрел на ее роскошное тело, представил всю в шерсти,но никак не мог вообразить в серой обезьяньей шерсти, а все только в белой,нежной, как у ангорской кошки. Получилось так эротично, что внизу потяжелело, ав мозгу с готовностью промелькнула пара непристойных картинок. Впрочем, на этомотрезке цивилизации непристойности не существуют. По крайней мере, в отношенияхмужчины и женщины.

То ли влагалище у нее так устроено, подумал он с неловкостью,то ли там другая температура, иные мышцы, но с нею наверняка даже самый слабыймужчина, едва закончив половой акт, с изумлением чувствует, как сновапробуждаются эти древние силы, снова готов ее мять, протыкать, всаживать вмягкое покорное стонущее тело, бессильное перед его натиском, мощью…

— Спи, — прошептал он нежно. — Можешь даже необращать на меня внимания…

Злой звонок от Черного Принца стащил Крылова с Яны. Онаосталась лежать на постели, широко раскинув ноги, чем-то похожая на раскрытуюустрицу, кожа блестела, словно смазанная маслом.

— Что-то серьезное? — спросила она лениво.

— Ерунда, — отмахнулся он. — Спрашивал,ничего ли не случилось.

Она с усилием поднялась, села. Лицо ее было одуревшее.

— Да нет, — возразила она вяло, — надо вставать.Мы не вылезаем из постели уже третьи сутки!

— Да хоть и месяц… — вырвалось у него.

Яна приняла душ, быстро позавтракали. Она сидела в томкресле, где всегда завтракал дед. Снова сердце Крылова пронзила сладкая боль, вглазах защипало. Родной и замечательный дед ушел, чтобы ему, Крылову, неприходилось ставить ему судно, менять простыни, а теперь там сидит самаязамечательная девушка на свете…

Но почему в груди такой щем?

В офис добирался на троллейбусе, почти час, останавливаясьвозле каждого столба. Что за дурь, мелькнуло в черепе внезапно. Такие деньги, аон все еще без машины? Надо Замполиту сказать, чтобы подобрал две-три на всю ихпартию. Недорогие, подержанные, но это будет другой уровень жизни…

Яна вышла на остановке возле метро, улыбнулась обещающе напрощанье. Крылов помахал рукой, но когда в гениталиях пусто, как вгосударственной казне, то мысли тут же плавно переключились на скифов, ихпроблемы.

На стоянке возле офиса прибавилось машин, влезли даже натротуар. Охранники его уже знали в лицо, металлодетекторы дали зеленый свет, ноуже в коридоре Крылов увидел группки молодых парней, что спорили, что-товыясняли с пеной у рта, убеждали друг друга. Половину из них он видел впервые.

Черный Принц наткнулся на него в коридоре. С вытянувшимся,как у козы, лицом, похудевший, сказал с укором:

— Ты даешь!.. Нельзя же в такую депрессию впадать. Мывсе твоего деда уважали.

— Да так, — промямлил Крылов, — понимаешь, невсе по нашему желанию происходит.

— Скиф должен волю ставить впереди желаний, —возразил Черный Принц.

А Матросов подошел, обменялся рукопожатием, сказал твердо: