Мы прошли пшеничное поле, прошли мимо леса… Я оглянулась и увидела ряды капусты, круглые созревающие кочаны, почти готовые к уборке.

«Они похожи на головы, – сказала Рения. – Я имею в виду человеческие головы».

Дедушка остановился, посмотрел на нас и прошептал:

«Бегите в лес, девочки. Бегом! Здесь нам нельзя, потому что немецкие самолеты увидят капусту и подумают, что это люди. Они начнут бомбить прямо здесь».

Тогда мы изменили направление и побежали, спасая свою жизнь, через лес и в сторону Львова.

Не помню эту открытку от папы. На самом деле я ничего не помню о нем во время войны. Но ясно, что он потерял имение. Та часть Польши, где я родилась, была оккупирована Советами, а они были коммунистами, так что наша земля стала государственной. Тицио переехал в Городенку, на запад от нашего старого дома, – искать работу.

Мы не были аристократами, и у нас не было огромных коллекций произведений искусства, поэтому Советам нечего было украсть, как у многих других польских землевладельцев. Мы жили в барском доме, но не во дворце. Нам было комфортно. У нас были няни и работники. У нас был курятник и место для хранения большого количества пшеницы. Мы выращивали сахарную свеклу, которую продавали на сахарные заводы. Но самое главное, мы жили на многих акрах плодородной земли, а Советам это и было нужно.

Не помню, как приезжал отец. Хотелось бы помнить. Я думаю, поразительно, как кто-то настолько близкий – твой кровный родственник, отец – может отдалиться за короткое время. Теперь, когда прошло столько лет, многое из того, что я понимаю о нем, строится на рассказах других.

Например, у Рении, когда она с родителями жила в поместье, была няня, и эту няню звали Клара. Вроде, эта Клара была тощая и не такая красивая, как мама, и все же я позже слышала, что мама считала, будто у отца с няней роман. Даже не помню, кто мне это сказал, это была семейная сплетня, которую передавали от одного другому, а сейчас она кажется такой же реальной, как любая правда, которую я знаю.

Мне также рассказывали, что мама потеряла ребенка между Ренией и мной, потому что заразилась от папы венерической болезнью. Все подозревали, что у него связь с женщиной, которая работала на ферме, и что она его заразила. Мой папа был бабник? Я этого никогда не узнаю, но все-таки я верю, что был, просто из-за этих двух историй.

Что бы там ни было, у моих родителей явно были проблемы, и в этом, должно быть, одна из причин, почему Булуш со мной переехала в Варшаву. Или, может быть, отец не проявлял особого интереса к нам, девочкам. Может быть, он хотел мальчика, чтобы тот помогал ему с поместьем, как поступали в те времена хорошие сыновья.

Я представить не могла, что Зигмунт Шварцер, или Зиго, Зигу, как его иногда называла Рения, сыграет такую важную роль в моей жизни. Что он изменит мою жизнь, в самом деле. Но это правда, и, что важнее, он сделал последние два года жизни моей сестры лучше во многих отношениях. С Зигмунтом она познала сильнейшую, самую романтичную любовь.

Зигмунт родился в 1923 году в Ярославе, откуда была родом моя бабушка. Я не знала хорошо его семью, но, как я понимаю, моя мама училась в гимназии с его матерью, а его отец Вильгельм Шварцер был известным доктором в Ярославе. Когда немцы вторглись в Польшу, Шварцеры бежали в Пшемысль, так же как семья моей бабушки. В Пшемысле доктор Шварцер сразу возобновил свою практику, хотя у него был совсем новый дом, а страна была оккупирована. Этой твердостью обладал и Зигмунт, хотя я какое-то время этого не понимала.

Я всегда думала, что Зигмунт такой красивый и это сводило с ума мою сестру. Она мне кричала: «Ты такая кокетка!», а я отвечала: «Он твой парень, а не мой!» Уверяю тебя, я не влюблялась в него. Я была просто театральная девочка, которая любила ходить везде за своей сестрой и заводить дружбу с ее друзьями. А подружиться с Зигмунтом было так легко.

У Зигмунта были черные вьющиеся волосы, ярко-зеленые глаза и ямочки на щеках, которые углублялись, когда он смеялся, – это много. Зигмунт был старше Рении почти на два года, а меня – на восемь, но несмотря на такую разницу в возрасте, мне всегда было рядом с ним тепло и уютно. Как и Рении. Она его очень, очень любила.

Лучшего друга Зигмунта звали Мацек Тухман. Мацеку было примерно столько же лет, сколько Зигмунту, он был веселый и немного полноват. Он всегда был влюблен в мою сестру, но она, хотя и любила проводить с Мацеком время, обожала только Зигмунта. Я знаю, что между Зигмунтом и Мацеком было шутливое соревнование, но на самом деле они были одной командой. «Мы были привязаны друг к другу и жили жизнью друг друга», – так однажды в интервью сказал Мацек, которого стали звать Марсель, когда он после войны переехал в Америку.

Я точно не знаю, как Зигмунт, Мацек, Ирка и Нора стали такими близкими друзьями. Видимо, это школа, поскольку сестра стала учиться в школе с мальчиками. Но все ее мысли были заняты Зигмунтом. Они иногда ссорились, но это было несерьезно, их небольшие размолвки были просто взлеты и падения в детской любви.

Между октябрем и ноябрем 1940 года правительство нацистской Германии создало Варшавское гетто в северной части города, прямо в центре еврейского квартала, на территории в 1,3 квадратной мили (около трех километров). Незамедлительно туда было согнано все оставшееся еврейское население города, причем многие были беженцами, а не уроженцами Варшавы. Примерно 400 тысяч евреев втиснули в дома, где на каждую комнату приходилось около девяти человек, а по периметру гетто было обнесено гигантской кирпичной стеной. Прямо у стен гетто проходили железнодорожные рельсы, чтобы забирать «пассажиров» и отправлять их в лагеря смерти.

Создание гетто не было ни для кого неожиданностью – евреев преследовали с самого начала вторжения нацистов в Польшу в 1939 году. Начиная с того ноября, еврейские предприятия заставляли размещать Звезду Давида, банковские счета евреев были заморожены, а в городе евреям приказали носить нарукавные повязки. Все это, плюс реальная боязнь депортации или казни, послужило причиной того, что так много евреев бежали с оккупированной Германией части Польши.

Мамочка была еврейкой, поэтому Рения, конечно, предположила, что она была в гетто. Но она не была, она избежала гетто, выправив фальшивые документы на польское, католическое имя. Некоторое время спустя после прихода немцев мама связалась со своей старой подругой, которую звали Галина Береда, та тоже была еврейкой, но вышла замуж за богатого польского католика и крестилась. Вообще, один из двоюродных дедушек мужа Галины был кардиналом в польской римско-католической епархии. Галина и ее муж знали людей, которые могли организовать получение польских документов, и они им заплатили за изготовление нужных бумаг для мамы. В феврале 1940 года моя мама стала Марией Лещинской, была крещена священником Файецким в римско-католическую веру, и именно таким образом она смешалась с местным населением.