Где-то в 1942 году, после смерти сестры, Норка написала письмо на двух страницах и послала его маме. Она писала, что моя сестра была самым замечательным, глубоким, изысканным человеком из всех, кого она знала, и что они были преданы друг другу. Я знаю, что Рения иногда с ней ссорилась, но Норка была ее лучшей подругой и не обращала на это внимания. Это письмо разрывает сердце, читая его, я плакала.

Была еще Ирка Оберхард. Рения жаловалась на нее, и я знаю почему. Ирка очень важничала, ее папа был юристом, и он мне всегда казался очень неприятным маленьким человечком. Ее мама училась в одной гимназии с нашей мамой – думаю, в той же, куда ходила Рения, – и у них были не лучшие отношения. Иркина мама говорила очень язвительным тоном и, по-моему, всегда пыталась вмешиваться в жизнь Ирки и ее сестры Фелы. У них был симпатичный дом, но у Ирки не было таланта моей сестры. Рения была президентом литературного клуба. Она завоевывала все премии. Она писала красивые стихи, которые всегда хотелось читать всем ее друзьям и учителям.

До немецкой и советской оккупации мы с мамой навещали Рению в Пшемысле, когда не были в Варшаве или в поездке. Я не помню, сколько мы туда ездили, но знаю, что Рения любила, когда мы приезжали. Я тоже. Я постоянно скучала по сестре, и было чудесно бывать в родном городе мамы. Пшемысль – очаровательный старинный городок, основанный там, где встречаются Карпатские горы и равнина. По равнине медленно вьется река Сан, а над ней возвышается Пшемысленский собор – главная точка города; в самом центре шумел рынок. До войны население было около шестидесяти тысяч, немного, но в городе кипела жизнь.

Если бы я знала, как страдает Рения из-за того, мы с Булуш не всегда были с ней! – если бы знала, наверное, больше бы запомнила. Может быть, в то время я бы чаще показывала ей, как ее люблю. Но мне не было и десяти, а кто помнит каждый день своей жизни до 11-12 лет? У меня остались только отрывочные воспоминания, например, что комната, в которой мы жили в Варшаве, была на шикарной улице и полна мебели в стиле бидермейер. Мама в своих мехах и с неизменной широкой улыбкой чувствовала себя в Варшаве как дома. Помню, как она таскала меня по всему городу из одного места в другое, с одного прослушивания или выступления на другое. У меня были выступления по нескольку раз в неделю, и везде надо было успеть вовремя. Я помню, как ночью учила стихи с г-жой Артишевской. У нее была гладкая фарфоровая кожа, она жила, как мне казалось, в замке с роскошной кроватью и усыпанными драгоценными камнями стенами. У нее были лакей, кухарка и домработница. Еще большой пес по имени Рекс и маленькая собачка, которую звали Тоя, что значит «Это я». Вот некоторые из моих основных воспоминаний до войны, а у Рении их не было.

Не знаю точно, что потом случилось с моим папой. Уверена, он был занят тем же, чем занимался всегда, – выращиванием пшеницы, уходом за сахарной свеклой, надзором за работавшими на него крестьянами, многие из которых были украинцы и жили в маленьком городке Тлуст (Товств) в нескольких милях от нашего дома. У нас были лошади и коровы, и отец – высокий и красивый, с зелеными глазами и вьющимися рыжеватыми волосами – вставал рано, надевал штаны для верховой езды и кожаные сапоги и шел проверять рабочих и животных.

Я знаю, что папа был немного старше мамы, но понятия не имею, как они встретились. У меня есть только одна фотография, где они вместе, эта фотография в рамке стоит у меня на кухонной стойке рядом с фотографиями моих детей, мужа и внуков. Папу и маму снимали в день свадьбы, на обороте кто-то написал: 1923. За год до рождения Рении.

Но это все, что я знаю. Я не знаю, где папа родился, и не знаю, когда. Моя дочь Александра всякими путями пыталась выяснить что-нибудь о нем, но если не знаешь место и дату рождения, а почти все бумаги твоей семьи пропали во время войны, восстановить историю семьи практически невозможно.

Мы были евреями, но ритуалы практически не соблюдали. В Ставках мы отмечали большие праздники, и когда меня поселили в Пшемысле в 1939 году, тоже. Я помню, что синагога бабушки с дедушкой находилась ниже по улице от их дома, во время службы женщины сидели наверху, а мужчины – внизу. Но я там бывала не часто – только по праздникам.

У бабушки был магазин канцтоваров на первом этаже дома, который принадлежал им с дедушкой. Они жили над ним. В этом магазине бабушка продавала книги, карандаши, тетради и открытки. Она собирала еду для бедных по пятницам, а наша служанка готовила курицу на Шаббат, когда мы зажигали свечи. По субботам бабушка закрывала магазин. И это все, что касается религиозности.

Вообще, я особенно не задумывалась о том, что я еврейка, пока не пришли немцы. Мы никогда не чувствовали себя другими. Работники у отца были поляки и украинцы, и у дедушки тоже. Эти люди могли быть антисемитами, но я никогда этого не наблюдала. В Пшемысле моими друзьями были не только евреи. Моя лучшая подруга Дзидка Лещинская была католичкой. А когда я выступала, о религии никто не говорил. Меня звали Ариана, и все. Никого не интересовало, что моя фамилия Шпигель.

Все это изменилось во время войны, разумеется.

У мамы был один брат – Морис, на несколько лет младше ее. Морис был такой интересный мужчина, очень стильный, с такими же синими глазами, как у мамы, и большими пышными усами. В 1920-х он уехал в школу в Кан – город на севере Франции. Он остался во Франции, стал архитектором и инженером, женился на француженке, светской даме. Она была католичкой. Не знаю, говорил ли он ей, что еврей, – наверное, должен был сказать, – но они венчались в церкви, видимо, дядя Морис сменил веру.

Гитлер аннексировал Австрию в марте 1938 года, а вскоре были захвачены Судеты, немецкоязычная часть Чехословакии. К марту 1939 года пала остальная страна. Хотя некоторые из этих захватов были мирными – аннексия Судет была оговорена в Мюнхенских соглашениях, – все знали, что Гитлер представляет угрозу для всей Европы. Соглашения были просто одним из способов попытаться его немного успокоить.

Дядя Морис, видимо, обеспокоился из-за Гитлера и нацистов еще до Мюнхенских соглашений, потому что году в 1938-м он приехал в Ставки и пытался убедить маму переехать в Париж. Помню, он привез ей в подарок красивые наручные часы. Но ничего не помогло. Жизнь и семья мамы были в Польше, и она не хотела уезжать.

А Рения явно хотела, хотя бы ради того, чтобы повидать мир. Она была такая любознательная, всем интересовалась, и она хотела учиться во Франции, как дядя. Но этого так и не случилось, война разрушила все ее мечты.

Высшие лица из Германии и СССР тайно встречались на протяжении всего лета 1939 года, планируя политический союз для распределения сфер влияния каждой из стран по всей Европе. К 15 августа 1939 года было положено начало соглашению, а 23 августа был подписан Пакт Молотова – Риббентропа, известный как нацистско-советский пакт. Он предусматривал мир между двумя странами и закреплял сверхсекретную договоренность о разделе между ними Румынии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии. Польшу предполагалось разделить на две равные части по рекам Писса, Нарев, Висла и Сан. Германия получила всю территорию к западу, а Советы – к востоку. Первого сентября Германия вторглась в Польшу, а через шестнадцать дней – СССР, и началась оккупация.