В одну из наших очень редких встреч Зигмунт открыл страницы дневника и написал:

«Приближается еще один месяц май, месяц любви… Сегодня 23 апреля 1989 года. Я с сестрой Рении Ярусей. Эта кровная связь – все, что у меня осталось. Прошел 41 год с тех пор, как я потерял Ренусю. Когда я думаю о ней, ощущаю себя таким мелким и незначительным. Я стольким ей обязан. Благодаря Рении я впервые в жизни полюбил, глубоко и искренне. И она отвечала мне любовью – необыкновенной, неземной, невероятно страстной. Это было удивительное, тонкое чувство. Наша любовь росла и развивалась благодаря ей. Не могу выразить, как сильно я ее любил. И это навсегда, до конца… Зигмунт».

Думаю, всем нам – и в особенности мне – можно учиться на примере Зигмунта. Прошлое – это не давно прошедшее, оно живет в наших сердцах, действиях и уроках, которые мы преподаем своим детям. Я буду благодарна Зигмунту до самой смерти, не только за то, что он спас мне жизнь, но и за то, что он вновь открыл тяжелую главу моей жизни. Столкнуться лицом к лицу с тем, что ты думала вычеркнуть из памяти, – больно, но поучительно, и вырастая из этого я теперь могу жить.

Надеюсь, что дневник моей сестры вас тоже этому научит.

Рении было всего четырнадцать, когда она начала вести этот дневник. Она была задумчивой, мыслящей, сентиментальной и вообще такой, какой должна быть «хорошая девочка» в средней школе. Она была наивной. Думаю, все мы были. Это было возможно в начале 1939 года, до вторжения в Польшу немцев и Советов.

В те дни я не жила в Пшемысле с бабушкой, дедушкой и Ренией. Я с мамой путешествовала по Польше, снимаясь в кино и выступая на сцене. Я участвовала в фильме «Геенна» и в «Границе», у меня была постоянная работа в Cyrulik, известном театре в Варшаве, я пела, танцевала и читала стихи знаменитых польских поэтов, таких как Ян Бжехва и Юлиан Тувим.

Рения жила с бабушкой и дедушкой с 1938 года. Наш папа Бернард, которого мы звали Тицио, оставался в нашем семейном поместье в Ставках. Наша деревня была крошечной, но она была рядом с городом Залещики, который находился в излучине Днестра, примерно в трехстах километрах к юго-западу от Пшемысля. В том, чтобы жить отдельно от отца, в то время не было ничего необычного. Тицио надо было смотреть за работниками, которые занимались выращиванием пшеницы и сахарной свеклы, управлять многими акрами земли. Он нас обеспечивал, как положено любому хорошему отцу, но у него на нас не было времени, когда мама уезжала. Кроме того, в то время отцы были больше отдалены от детей, их растили матери.

Мы с сестрой любили читать стихи на публике, и когда мне было пять лет, мама взяла нас на пробы для радио-шоу во Львов, большой город примерно в двухстах километрах к северо-востоку от Залещиков. Продюсеры решили, что мы очень талантливые, и нам дали номер с чтением стихов. Рения вскоре решила полностью посвятить себя сочинительству, а меня мама взяла в Варшаву для дальнейших прослушиваний. В течение двух лет я была маленькой звездочкой на сцене и на экране. Мама стала моим директором, а я стала ее тенью.

В отличие от Рении, я всегда была с мамой, и когда мы не были в пути, мы снимали комнату на красивой улице в Варшаве. Для меня это был большой и величественный город, со старинными соборами, синагогами, концертными залами – почти все они были разрушены во время войны. Поскольку я так много выступала на сцене, я не ходила в обычную школу с понедельника по пятницу. Вместо этого у меня была учительница г-жа Артишевская, она учила меня читать стихи. Еще я занималась в хореографической школе и каждую неделю ходила к даме, которая учила меня играть на пианино. Сейчас я думаю, мне так повезло, ведь я была маленькой знаменитостью. Я была в журналах и на киноафишах. Меня узнавали на улице. Мама заказывала мне симпатичные платья, и на одном из них спереди был ряд из шести пуговиц, которые читались А-Р-И-А-Н-А.

Наша мамочка была высокой и стройной, с темными волосами и ярко-синими глазами, как у меня. У нее еще были красивые, ровные зубы. Люди на улице смотрели на нее и спрашивали: «Кто вам делал зубы?», а она смеялась и отвечала: «Это мои!» Она потрясающе выглядела, носила модельные туфли, в которых ее длинные ноги казались еще длиннее. Даже хотя бóльшую часть моего детства мы жили в деревне, я никогда не видела ее в брюках. Она носила платья, костюмы или пиджаки, под одеждой всегда был корсет, который мы с Ренией любили затягивать на ее спине.

Она не была аристократкой, но друзья ее звали «баронесса». В Варшаве был особый магазин «Телимена», где работала бригада портных, и мама однажды заказала зеленый шерстяной костюм с кожаными пуговицами. Она его носила с шелковой блузкой. Даже когда она выбегала по делам, она выглядела как дама. Она мне всегда говорила: «Одевайся для себя!» Я до сих пор говорю это своим детям.

У Рении тоже были мамины яркие глаза, но она была меньше похожа на Булуш (как мы называли маму), чем я. Рения одно время немного растолстела, мама – никогда. Рения была умной и вдумчивой, но она не была сильной личностью, как мама и я. Хотя различия не имели значения. Рения просто обожала маму.

Хотя я бы не назвала Рению красивой в классическом смысле, она была очаровательной, она была великолепной и внутри и снаружи. У нее была прекрасная улыбка, которая располагала всех, и людям всегда хотелось быть рядом с ней. Волосы она заплетала в косы и закалывала на затылке, на многих ее фотографиях, которые у меня есть, она в высоких, выше щиколотки, ботинках на застежке. Она иногда жаловалась, что другие девочки одеты лучше ее, но и я тоже так говорила. Ведь к тому времени, когда я застряла в Пшемысле, нашей мамы там не было, чтобы покупать нам красивые платья и пальто.

Хотя я уверена, что никому из девочек не было дела или даже никто не замечал, во что одета Рения. Думаю, они завидовали ее достижениям. Она преуспевала во всем, на что направляла свои способности в школе: в математике, географии, русском языке, латыни, французском, польском и немецком. Она занималась польским и на дому профессора Ержины, и под ее руководством научилась красиво писать. Дома и в школе она читала всех известных польских писателей и поэтов, и, думаю, они вдохновляли ее собственные стихи.

Ее школа – гимназия – находилась через улицу от дома бабушки с дедушкой, на углу; это было огромное здание с большим двором за высокой металлической оградой. В те дни жизнь подростка вне дома вращалась вокруг школы. Сегодня дети по выходным дням идут в кино или торговый центр, или остаются дома и играют на телефоне. В 1939 году все было иначе. Если ты оставался вечером дома, то писал в дневник, рисовал, играл на инструменте, читал или занимался чем-нибудь еще в одиночестве. Если выходил, то в школу, где всегда проводились какие-то мероприятия или вечера. Когда Рении хотелось общаться, она шла в школу, и казалось, что она постоянно ходит туда.

У Рении было множество друзей, и все по-настоящему ее любили и уважали. Я знаю, она пишет о проблемах, но мне кажется, это были просто глупости, типичные для подростка. У нас у всех это было, ведь правда? Ее лучшую подругу звали Норка, и иногда Рения брала меня с собой к ней домой. Мне там нравилось, и Норка нравилась. Наши дедушки работали в одном бизнесе – покраска домов и строительство, – так что у нас было много общего.