ловко, может ползать вбок или назад. Тело серо-зеленоватого цвета похоже на панцирь черепахи.

Несколько крабов в прошлом году были пойманы в Лиепайском озере.

«Курземес Варде» («Слово Курземе»), № 119,18.11.1941

Утром восемнадцатого ноября, спустившись вниз, чувствую себя довольно бодро. Сам готовлю завтрак, сам варю кофе, сам приношу дрова и растапливаю печь. От кашля все еще саднит в горле, но я не паникую. Все под рукой — таблетку на язык и глоток воды сверху. Через четверть часа кашель как рукой сняло. Настроение зыбкое, но возвышенное. Хочется лениво сидеть и смотреть на красивую зимнюю картину за окном, но потом вспоминаю про Вагнера и связанный с ним фрак. Ну, если надо, значит, надо — вынимаю наряд из шкафа, стряхиваю щеткой пылинки, накопившиеся за лето. Нужно отчистить несколько пятен, которые остались с того раза. Подсохшая земля легко не поддается, но все-таки сходит, когда как следует намокла. Это тебе не краска. Потом нагреваю утюг и через влажную марлю отпариваю брюки. А потом и рубашку. Лакированные туфли сначала чищу половинкой луковицы, потом смазываю вазелином и натираю, пока кожа не становится, как зеркало. Кажется, ничего не забыл, все по высшему разряду, я в полной боевой готовности. Принимаю еще таблетку кодеина, чтобы у Тамары не возникло ни малейшего сомнения о состоянии моего здоровья, и, вновь усевшись у окна, продолжаю наслаждаться днем. Тем, кто открыл это чудесное лекарство, нужно поставить огромный памятник. Будь такая возможность, я бы их обнял и расцеловал. Только бы не забыть таблетки дома, чтобы не оплошать на спектакле.

— Выглядишь вполне, — Тамара изучающе смотрит на меня и начинает переодеваться. — Чувствуешь себя хорошо?

— А-а!

Одеваемся в выходные наряды, каждый в своем углу комнаты. Временами переглядываемся, улыбаясь друг другу, а, управившись, толкаемся перед зеркалом.

— Ты отлично выглядишь!

— И-и… — тычу пальцем ей в грудь — ты тоже красивая!

— Нравится? Я пойду вниз, там большое трюмо.

Когда она вышла, опускаю в карман брюк бутылочку с кодеином. Не пойдет, сильно выпирает. Взять несколько? Да! Бросаю парочку в нагрудный карман с белым платочком, а остальное в карман пальто. Если понадобится, схожу в гардероб и возьму.

— Хильда, мне сразу после спектакля нужно быть в больнице, — Тамара затягивает поясок на талии. Можно, я отдам тебе платье только завтра?

— Ну, поскольку даю не бесплатно, то можешь вернуть хоть через неделю.

— Ах, так? — Тамара на мгновение застывает. — Сколько я должна?

— Немного. У Бориса эти хорошие капли вот-вот закончатся. Если бы еще смогла…

— Уже? Ну, хорошо… тогда принесу платье вместе с каплями.

— Да… но чем быстрее, тем лучше.

— Ты же сказала — хоть через неделю, — Тамара улыбается.

— Я про платье, а не про капли.

— Поняла, уже поняла, завтра постараюсь… Ну, как мы вам нравимся? — Тамара берет меня за локоть.

— Ну, почти что zu schön[68]. Ты уж точно будешь там красивей всех! — Хильда сцепляет руки на груди.

— Ну, и кавалер в таком фраке украсит любой вечер, снискав уважение окружающих. Между прочим, не вздумайте после спектакля податься на какое-то светское суаре, я же буду мерзнуть в карете, поджидая вас на улице.

— Ты и обратно нас повезешь? Как это мило!

— Такой изысканной публике нечего делать в трамвае. Жаль, что тебе на работу. У меня была идея после спектакля слегка отметить праздник минувшего государства.

— Да? Ну… мысленно буду с вами.

Смотрю на любимую и думаю — наблюдательный человек заметит в ее наряде скрытый намек. Не велика отвага, но, может, кому-то сердце согреет.

Уже собираемся выйти на улицу, как в комнату входит Борис, небритый и взлохмаченный.

— Нужно воды.

— Я же поставила тебе у кровати, — Хильда пытается взять его за руку, но он вырывается.

— Ты смеешься? Нужно гораздо больше воды. И нужно сообщить рижанам, чтобы держали под рукой полные бочки. Но об этом не волнуйтесь, я нашел способ, как по своему радио оповестить всю страну, — Борис хитро улыбается. — Американцы поменяли планы, солдат отправят по почте. Каждый гражданин Латвии скоро получит посылку. Идея проста, но гениальна — разведслужба Соединенных Штатов внедрилась в немецкую почтовую систему. Почтовые отправления вроде как идут из Германии, но внутри будут американские солдаты. И я полностью согласен с Рузвельтом, так надежнее.

Мы вздыхаем почти что разом.

— О чем ты, милый? — Хильда пытается вытолкать Бориса, но он стоит как вкопанный.

— Вы знаете, человек на три четверти состоит из воды. Американцы высушивают свою армию, складывают в маленькие коробочки и шлют сюда, а мы опускаем их в воду, пока они отмокнут, оживут, и они опять в боевой готовности. Если план удастся, то вскоре здесь будут многие сотни тысяч, и Гитлеру конец.

— Как ты об этом узнал? — спрашивает Рудис.

— Шифровка.

— По радио, в газете?

— Нет, так открыто теперь эти штучки не происходят! — Борису становится смешно от наивности Рудиса. — У меня есть пластинки Гершвина. Одна композиция называется An American in Paris. И, как всем нам известно, — Борис обводит всех победным взглядом, — Рига — маленький Париж. То есть нужно читать: An American in little Paris. Видите, как все было спланировано, важное известие мне было передано еще до прихода русских и последовавших за ними немцев.

— Все ясно…

— Да. И гонец подтвердил.

— Какой гонец? — Рудис делает резкий шаг вперед, невольно пугая Бориса.

— Этого я не могу тебе сказать, — Борис резко сникает и собирается уйти. — Ой, у меня там осталось… неотложные дела… — Борис юрко скрывается в комнате.

По-моему, фраза о гонце такой же бред, как и все остальное, но Рудис почему-то придает этому значение. Он в упор смотрит на Хильду.

— Ты случайно не знаешь, почему он сказал про гонца?

— С чего он упоминает американцев? Ах ты, Боже, откуда мне знать… — нервно дергая плечами, Хильда смотрит вбок. Ее уклончивый взгляд рождает в Рудисе еще большие подозрения.

— Он выходил из дома?

— Нет…

— Правда? Хильда, мне нужно знать, если что-то такое было. Ради нашей общей безопасности.

— Ой, ну, ты меня прижал! Да так, мелочь, тьфу, и говорить не о чем. Я задремала, Ребекка тоже, он и выскользнул на мгновение. Но я его быстро поймала. Прямо на крыльце. Он никуда и не успел, и никто его не видел, и он никого не видел. Про гонца — это выдумки, как и все остальное… — Хильда откидывается на стуле и начинает плакать. — Ой, как я измучилась. Я больше не могу…

Тамара быстро подходит и, наклонившись, обнимает ее.

— Хильда, пожалуйста, не плачь, —