Она поднимается на цыпочки, и мы целуемся гораздо дольше, чем Рудис смог бы выдержать. Мороз пощипывает, но не хочется отпускать Тамару.

— Над Рудисом смеялась, а у самой тоже ноги мерзнут, — Тамара бьет каблуками, один о другой, и наше объятье ослабевает.

Последнее мгновение прощания кажется самым тяжелым — кто первым отведет взгляд и повернется, чтобы уйти? Решать должна Тамара, но она не решается. Отступаем друг от друга на шаг, поднимаю ладони и шевелю кончиками пальцев — пока, пока, пока. Она, улыбаясь, машет мне в ответ, поворачивается и быстрым шагом уходит.

Жизнь не так уж плоха — только что была великолепная оперная премьера, Тамара просто красавица, даже слов не хватает. Приходят только светлые мысли, и им в такт даже иду вприпрыжку. Пальцы ног деревенеют на морозе, но это мелочь, сейчас усядемся в Рудисом в натопленной комнате за бокалом коньяка. А чего еще может желать пылинка, затерянная в бесконечных просторах космоса?

У поворота на нашу улицу меня заставляет посторониться гудящая грузовая машина с брезентовым верхом. Вглядываюсь — любопытно, куда же в такое время мчатся, кого ищут? Краем глаза замечаю, что в кабине рядом с шофером сидит соседский Петерис и, тыча пальцем в ветровое стекло, показывает, куда ехать. Кажется, меня не заметил, иначе бы помахал или даже остановился. Наверное, опять едет кутить со своей компанией. Ну, правильно, почему бы им не отметить восемнадцатое, как и мы сегодня. Все-таки латыши.

Немного выжидаю, пока машина доберется до цели. Пускай сосед со своими сначала зайдет в дом, а тогда уж и я пойду. Не дай Бог, Петерис заметит и еще станет в гости зазывать.

Что такое? Машина останавливается возле моего дома. Сзади поднимается брезентовая штора, из кузова выскакивают трое, четверо… пятеро полицейских… нет, кажется, еще больше. Темно, не будь снега, вообще ничего б не разглядел. Еще из кабины выходят — всего человек восемь, а то и десять. Насколько могу разглядеть, в руках оружие. Двое или трое, не вижу четко, топчутся у забора, а остальные бросаются во двор. Подмывает подойти и спросить, что они тут делают, однако, ноги считают по-другому — они заставляют пятиться, пока не упираюсь спиной в калитку первого дома. Куда тебя несет, псих, прячься, пока не заметили! Уматывай, тут опасно! В голове — кутерьма, однако ноги уверенно уводят меня — еще миг, и я уже сворачиваю за угол. Понятное дело, их арестуют. Не дай Бог, начнут стрелять! Этого нельзя допустить, но как? Что я могу? Повалю одного полицейского, а другой тут как тут с ружьем, и alles. Нужна поддержка… какая, к черту, поддержка? Коля как старый партизан, может, что-то и придумал бы, но до него шагать и шагать… ничего я не могу, разве что закидать снежками. От беспомощности горло сдавило. Джерис на дворе Круминьшей лает взахлеб. Уж он-то мог бы кинуться, имея лишь зубы и когти. Иди в будку, дурашка, а то догавкаешься до того, что и тебя возьмут на цугундер.

Определенно, этот засранец пронюхал. Но как? Уж так смирно жили, страшась всего, как монашки прегрешения, и на тебе. Может, Хильда про выход Бориса не все рассказала? Пальцами нащупываю в кармане коробку папирос. Надо закурить и пораскинуть мозгами. Руки трясутся, как у старого забулдыги, спички ломаются. Спина мокрая, а все тело ходуном ходит. Это от волнения, приятель, не от мороза. Нужно еще глотнуть таблеток, чтобы отпустило. Бросаю в рот парочку, и следом — горсть снега. Что делать, куда податься? К Тамаре? Да!

Набираю скорость, но туфли жутко скользят, ноги подкашиваются, и я падаю. Ах, чтоб тебя! Подымаюсь и бреду по краю, где снег еще не стал льдом. Не получается так быстро, как хотелось бы, но вперед продвигаюсь.

Приближаясь к улице Робежу, замедляю шаг. События развиваются почти так же, как полгода назад, в июне, — я снова во фраке и снова убегаю, только теперь один. Рудис оказался по ту сторону рельсов, сейчас его впихнут в вагон для скота и увезут… Стоп! Куда я иду? Что я скажу Тамаре? Что я смотрел из-за угла и дрожал, как заплутавшая и перепуганная собака, а теперь прибежал поплакаться на ее груди? Только заставлю ее переживать без толку. Когда все выяснится, тогда уж… Может, не так все и страшно, нечего Тамару зря волновать, пусть ухаживает за малышами, пока еще… пока еще есть такая возможность. Поворачиваю обратно и прибавляю шаг.

Я устыдился того, что животный страх лишил меня ясности ума и выдержки. Как капитан тонущего корабля не имеет права покинуть палубу до того, как это сделают пассажиры и команда, так и я, хозяин дома, должен был до последнего держаться, вцепившись в дверные косяки. Господи, дай мне сил стать сильным, чтоб, не увиливая, выдержать бурю вместе с Рудисом и остальными. Только бы сейчас успеть. Смотрю на ладони — уже не так трясутся. Зато, едва донеслась пулеметная очередь, дрожь — по всему телу. Ноги опять за свое — от страха останавливаются и немеют. Будь что будет, вперед, вперед! Спотыкаясь, бегу, подошвы скользят по льду, и тут тело вскидывается вверх. Падаю на спину и остаюсь лежать. Копчик болит так сильно, что не сразу могу подняться. Пока поворачиваюсь набок, из поворота выезжает тот самый грузовик и катит в направлении центра. Кажется, что из брезентового кузова послышался крик Хильды и ругань полицейских. Приподнимаюсь с земли, машу, чтобы остановились, но шофер бросает на меня равнодушный взгляд в боковое стекло и рулит дальше, мол, не хватало поднимать на ноги какого-то пьянчугу.

Понуро плетусь вперед. Я выкрутился, но чувствую себя предателем. Могу, конечно, утешать себя, что это перст судьбы или счастливая случайность, что задержался с Тамарой. Может, Господь задумал меня спасти, может быть, и так, но от этого не легче. Жизнерадостная малышка Ребекка… что случится с ней? Если уже не случилось? Стреляли же… но, может, только палили в воздух, чтоб страху нагнать… еще недолго могу на это надеяться.

У калитки останавливаюсь. В окне горит свет. Наверно, в спешке забыли выключить… нет, скорее, ждут меня. Этот засранец Петерис знает, что меня-то не было. А с кого суровей всего спрашивать за укрывательство евреев — конечно, с хозяина. Может, пока не поздно брать руки в ноги и улепетывать в бункер Николая? Что тут уже…

Мысли мечутся во все стороны — уматывать, спасая жизнь, или с гордо поднятой головой войти в