«Мадемуазель Маргарита Готье?» Сановитый пожилой мужчина появился в дверях с правой стороны сцены и прошел мимо живой канарейки, которую режиссер, стремившийся к сценическому реализму, поместил в декорацию. «Именно так меня зовут, — сказала Марына. — С кем имею честь разговаривать?» Канарейка защебетала. «Мсье Дюваль». Чик-чирик. Можно было подумать, что в клетке сидят две птицы. «Мсье Дюваль?» Чик-чирик-чик. «Да, мадам, отец Армана». Марына должна была произнести следующую фразу слегка встревоженным, но спокойным тоном — но как она могла успокоиться, когда рядом мерзко пищала эта пичуга? «Армана здесь нет, мсье». Чир-чирик-чик-чик. «Знаю. Но я хочу поговорить с вами. Будьте так любезны, выслушайте меня». Выслушать? Да ей же ничего не слышно! «Мой сын губит себя из-за вас». Чик-чир-чик-чик-чирик-чир-чик. Потеряв всякое терпение, Марына подошла к декорации, сняла клетку и швырнула ее в бутафорское окно, а затем, в глубокой печали, бесшумно вернулась по наклонному полу сцены на свое место.

Она боялась, что это могло шокировать некоторых зрителей, — не все же решили бы, что так и есть в пьесе! — но успокоилась, когда через пятнадцать минут Маргарита наконец поняла, что ее чистая, бескорыстная любовь к Арману никогда не будет признана его отцом, Марына услышала всхлипывания в зале и увидела, как суфлер бросил текст пьесы на пол и забился в угол кулис, чтобы всласть высморкаться. К несчастью, один из критиков все же напомнил ей об этом эпизоде. В рецензии, опубликованной на следующий день в «Сан», говорилось о «весьма оригинальном проявлении пылкого темперамента, отличающего великих актрис: казни крикливой канарейки путем выбрасывания из окна». Марына была в ужасе, когда увидела это в печати. Ох уж эти критики! Им бы только смеяться и выискивать недостатки! Но в подлинное бешенство ее привела бесконечно покорная юная секретарша и учительница правильной дикции, которая ворвалась в гримерную сразу же после спектакля:

— Птица больше не поет, мадам Марина! У нее наверняка сотрясение мозга!

Мисс Коллингридж возненавидела Марыну за то, что та сделала с канарейкой.

Марына даже подозревала, что мисс Коллингридж стояла за грозным визитом двух наивных олухов из Американского общества по борьбе с насилием над животными. Те постучали в гримерную за час до следующего спектакля и попросили, чтобы она предъявила невредимую, щебечущую канарейку. Грубо выпроводив их, Марына сказала, что все птицы и животные находятся на попечении секретарши, которую поможет найти импресарио — вестибюль, третья дверь налево. Она надеялась, что канарейка запоет.

Несколько дней Марына страдала из-за того, что решила отправить мисс Коллингридж обратно в Сан-Франциско. Неужели не от кого ждать поддержки и сочувствия?

Но во вторую неделю, незадолго до Рождества, когда она играла «Адриенну Лекуврер», название которой Уорнок убедил ее сократить до «Адриенны» («Адриенна Лекуврер, в главной роли — графиня Марина Заленска? Столько иностранных имен даже ньюйоркцам не проглотить». «Мистер Уорнок, я вижу, вам нравится выводить меня из себя. Нет такого человека, как графиня Заленска. Графиня Дембовска — есть. Это фамилия моего мужа. Но актрису, карьере которой вы столь любезно согласились способствовать, зовут просто — ведь так вы, американцы, выражаетесь? — просто Марина Заленска». «О’кей», — ответил Уорнок.). Едва начав играть «Адриенну», Марына получила известие от Богдана — он направляется на восток вместе с Питером и Анелой. Богдан так ее поддерживал, а ей как раз нужна была поддержка, потому что в третью неделю своего нью-йоркского сезона она показывала «Ромео и Джульетту» и «Как вам это понравится». Правда, «Камилла» и «Адриенна» получили только восторженные отзывы. «Геральд»: «Она завоевала сердца всех зрителей»; «Таймс»: «Успех у публики, артистический триумф»; «Трибьюн»: «Она — великая актриса»; «Сан»: «Величайшая актриса со времен Рашели»; «Уорлд»: «Не пропустите». Но это не имело значения. С Шекспиром всегда возможны сюрпризы.

— Я вижу, не только ты оправдала ожидания, но и критики тоже, — сказал Богдан. — Целые россыпи панегириков.

— Фразы для новой афиши Уорнока, — хмуро возразила Марына.

— Бог с ним, с Уорноком.

— Увы, не получится. Он правит моей жизнью. Но скажи мне, я так же хорошо играла, как в Польше?

— По-моему, даже лучше. Как тебе прекрасно известно, дорогая, трудности придают тебе сил.

— А мой английский?

— Нет уж, — засмеялся он, — в этом вопросе тебе лучше обратиться за поддержкой к незаменимой мисс Коллингридж.

— Армонг, я лублу тебя, — ответила мисс Коллингридж. И затем, заметив испуганный взгляд Марыны и улыбку Богдана, снисходительно добавила: — Впрочем, не всегда.

Богдан поддерживает; Богдан успокаивает. Он весело одобрил пополнение Марыниной свиты — новый образчик искренней, асексуальной американской женщины. А мисс Коллингридж полюбила Богдана, который произвел на нее хорошее впечатление, но самое главное — она мгновенно, без всяких усилий, подружилась с Питером. «Лишней» женщиной во вновь соединившейся семье Марыны оказалась Анела, бледное и шершавое лицо которой морщилось от ревности. Эта американка, у которой столько разных шляпок, — еще одна служанка или подруга Марыны? Выбираясь из своего польского «кокона» в Анахайме, Анела научилась считать до двадцати и говорить своим мелодичным голоском: «Вон то», «половина», «больше», «хорошо», «спасибо», «слишком дорого», «до свидания». А в Нью-Йорке, благодаря любезным урокам мисс Коллингридж, она уже освоила такие полезные фразы, как «Мадам занята», «Мадам отдыхает», «Пожалуйста, положите цветы вон туда», «Я передам ваше сообщение». И это было только начало. Анеле пришлось признать мисс Коллингридж, что ей еще оставалось?

— Все вернулось на круги своя, — сказала Марына, когда они улеглись на большой кровати в номере-люкс отеля «Кларендон». — У меня есть ты, если только ты готов меня терпеть. У меня есть Питер. У меня есть сцена…

— Именно в таком порядке? — проговорил Богдан.

— Ах, Богдан! — воскликнула она и страстно поцеловала его в губы.

В отличие от сцены, где женская измена никогда не оставалась безнаказанной, реальная жизнь, как с благодарностью отметила Марына, вовсе не обязательно переходила в мелодраму. Жизнь была долгим откисанием в горячей ванне, глицериновым массажем и педикюром. Жизнь никогда не была праздным времяпрепровождением, непрерывными попытками превзойти самое себя, заказыванием трех новых париков, выбрасыванием канарейки из окошка на сцене и вызыванием слез у незнакомцев. Жизнь была спокойным разговором с Богданом о Питере.

— Не лучше ли поместить его в пансион, прежде чем я отправлюсь в гастрольное турне? Такая жизнь — не для ребенка.

— Мне кажется, он должен остаться с нами на время турне, по крайней мере, до конца лета. Мы вместе с мисс Коллингридж будем давать ему уроки. Слишком рано снова разлучать его с тобой.

— Но он злится на меня.

Она принесла ему конфет в белую и красную полоску. Он их выбросил. Она купила ему подарки. Он их поломал. Она читала ему книгу. Он сказал, чтобы она перестала.