— Которую мы танцуем у себя в Польше, — весело сказала Марына.

— Правда? — удивилась женщина. — А я-то думала, что это стопроцентный американский танец! — Она помолчала. — Вы, наверно, хотите побыть одна. Я вас понимаю. Наверно, вас все время окружают люди.

— Посидите со мной, — сказала Марына. — Мои друзья скоро вернутся.

— Можно? — Она плюхнулась на стул. — Правда можно? Не буду много болтать, честное слово. — Она с благоговением смотрела на Марыну. — Я только хотела сказать, что вы были так… — и вздохнула, — …так прекрасны вчера вечером. Знаете, у нас в Вирджинии показывают кучу пьес, и я всегда хожу, если могу, почти все пересмотрела, и все актеры приходят сюда, даже Бут, я видела аж трех его «Гамлетов». Он иногда заходит в «Польку». Один раз сидел за этим самым столиком.

— Мне очень приятно сидеть за столиком мистера Бута, — сказала Марына с улыбкой.

— Как раз на вашем месте. Очень вежливый, никакого зазнайства, но такой горемычный! И напился, как сапожник, но на следующий день это было ничуть не заметно. Он, конечно, великий, спору нет, но мне больше нравятся актрисы, а вы — лучше всех. Когда женщина страдает, тебя пробирает до самого нутра, по крайней мере, мне так кажется. Взять хотя бы ту французскую дамочку, что вы намедни изображали, — ей пришлось прогнать того славного паренька, которого она по-настоящему любила, и притвориться, что больше его не любит, никак не могу запомнить ее имени, оно не такое, как в названии пьесы.

— Маргарита Готье.

— Вот именно. Нам показывали кучу Камилл, но вы — лучшая. Я никогда в жизни так не ревела над «Камиллой».

— Это прекрасная роль для актрисы, — сказала Марына.

— И как вы отлично играете Джульетту, и ту, другую, — я пересмотрела все ваши спектакли на этой неделе, — про французскую актрису, как ее, опять забыла…

— Адриенна.

— Точно! Вы изображали ее намного лучше, чем та итальянка, которая приезжала два года назад, забыла, как ее зовут, и играла по-итальянски. Но это меня не волнует, если человек хорошо играет, то ты понимаешь его чувства.

— Аделаида Ристори.

— Она самая. Мне нравится эта пьеса. Но «Камилла» — лучше.

— Это очень интересно, — сказала Марына. — Не могли бы вы рассказать, почему предпочитаете «Камиллу»?

— Потому что Джульетта — просто милая девчонка, и она была рождена для счастья, но это от нее не зависело — их семьи не ладили между собой. А французская актриса, опять забыла ее имя…

— Адриенна.

— Правильно. Она тоже хорошая. И не виновата в том, что мужчине, которого она любит, приходится любезничать с этой ужасной принцессой, которая взяла да и отравила ее. Ей просто не повезло, если вы понимаете, о чем я. Но «Камилла» больше похожа на реальную жизнь. В смысле, она не была такой уж хорошей и невинной, — да и откуда ей быть? — жила с кучей мужчин и как бы смирилась с судьбой, не верит в любовь, — почему она должна верить? — после того, как перевидала столько мужчин, а потом вдруг встречает совсем другого человека и хочет изменить свою жизнь. Но не может. Ей не дают. Она должна быть наказана. Должна вернуться к своей старой жизни, — женщина расплакалась.

— Успокойтесь, миссис… миссис… Извините, вы не представились, — сказала Марына, протянув носовой платок.

— Минни, — ответила женщина. — Откуда вы узнали, что я замужем?

— Просто предположила.

— Вы правы, я замужем. — Она приложила платок к глазам. — Но вы же знаете, как оно в жизни бывает. — Она качнулась на стуле назад. — Выходишь замуж не за того, кого любишь.

— Печально, — сказала Марына.

Женщина махнула официанту, и тот принес ей «сазерак».

— На старости лет я пристрастилась к этим затейливым сан-францисским напиткам. А в молодости и чистое виски пила, и бурбон, и рай-виски, и кукурузную — сойдет что угодно. Вам чего-нибудь еще? Мой бармен готовит очень вкусный «бренди-смэш».

— Нет, спасибо. Скоро вернутся мои друзья, и нужно будет идти.

— Надеюсь, меня не прогонят. Но вам-то я, кажется, могу доверять. Вы актриса, все понимаете…

— Я бы так не сказала.

— Я скажу вам, почему этак отзываюсь о браке и обо всем остальном. Моя история хорошо начиналась, хотя вряд ли вы сможете сделать из нее пьесу, потому что она плохо кончилась.

— Я не ищу новой роли, — спокойно сказала Марына, — но с удовольствием послушаю вашу историю. Я люблю истории.

И Минни начала:

— Это было двадцать пять лет назад, да нет, больше… и я жила в Калифорнии, в Клауди-Маунтин, не знаю, слышали ли вы о таком месте. Этот парень увивался за мной, он был шерифом, а еще картежником, но, в общем, неплохим малым, и когда сказал, что любит меня, я знала, что он говорит правду, а не просто пытается залезть мне под юбку. Он все твердил: «Выходи за меня, девчонка!» — так он меня называл: «девчонка», и когда я напоминала, что у него жена в Новом Орлеане, он говорил, что это не важно, потому что ему нужна такая жена, как я. Вы, наверное, не поверите, но я была недурна собой, чиста сердцем и молода, несмотря на то что уже держала салун, куда приходили все горняки, — «Полька», я все свои салуны называю «Полька», — и большинство парней уважали меня, словно я была их младшей сестренкой, хотя некоторые и не очень, но я ничего не могла с этим поделать, ведь они были завсегдатаями. Но мне это не нравилось, становилось грустно, хоть я и не подавала виду, всегда пела и смеялась, я искала выход из этой жизни, но выхода не было. И тогда я подумала: «Шериф — неплохой малый, по крайней мере, он любит меня», и все размышляла над этим про себя.

А потом встретила другого парня, на которого и вправду положила глаз, он был таким романтичным, сказал, что у меня ангельское личико, — мне, содержательнице салуна! Это у него было ангельское личико, я никогда не видела мужчины с такой внешностью. Лицо худое, но гладкое, так и хотелось потрогать его щеку, а еще высокий лоб, и волосы иногда лезли ему в глаза — большие темные глаза с красивыми ресницами, с морщинками, когда он улыбался, он медленно, очень медленно улыбался, будто целовал меня своей улыбкой. Стоило взглянуть на него — и внутри все холодело, а коленки подкашивались. Беда в том, что он был бандитом, — так уж у него жизнь сложилась, наверно, он просто оступился, а его ославили и разыскивали потом как убийцу, так что ему пришлось пойти по этой дорожке. Пока он был бандитом, то скрывался под видом мексиканца Рамерреса, потому что все знали, что мексиканцы — бандиты. Но когда он проник в Клауди и стал ухаживать за мной, то расфрантился, как пижон из Сакраменто, и назвался своим настоящим именем — Дик Джонсон. А потом сказал мне, что он — тот самый Рамеррес, которого все ищут, но, увидев меня, расхотел быть Рамерресом и пообещал исправиться, и я знаю, что говорил он искренне. И я тоже поведала ему все свои тайны, это было так хорошо, у меня никогда не было человека, с которым я могла бы поговорить, излить душу. Я чуть не забыла, кто я такая! И все это время шериф везде и всюду искал Рамерреса, и никто не знал, что Рамеррес — это на самом деле Дик. Но шериф Джек никогда ничего не упускал, когда дело касалось меня. Он видел, что я вроде как интересуюсь парнем из Сакраменто, но не знал, что это Рамеррес. Интересуюсь! Да я с ума по нему сходила! А какая женщина, только настоящая женщина, не полюбит бандита больше, чем шерифа? Вы же знаете, вы — женщина, да к тому же актриса, и вы можете играть всяких женщин — ангелов и грешниц…