Робеспьер закричал и задергался. Его глаза округлились от ужаса и боли. Руки потянулись к искалеченному рту.

– Пишите! – приказала я.

Он пытался что-то произнести, но не смог. Тогда он принялся писать на клочке бумаги, а кровь по-прежнему заливала ему лицо.

– Храм, – сказала я, вырвав у него бумагу и прочтя его каракули.

Арно смотрел на меня, и в его глазах было не меньше ужаса, чем в глазах Робеспьера. Но меня сейчас не заботило его состояние.

– Я должна была догадаться…

Еще немного, и сюда ворвутся солдаты Конвента. Грохот их сапог становился все ближе.

Я в последний раз взглянула на Робеспьера.

– Надеюсь, месье, революционное правосудие не разочарует вас, – сказала я, и мы ушли.

В комнате остался раненый, плачущий Робеспьер, зажимавший рот липкими от крови руками. Там же осталась… часть моей человечности.

Вот такие события. Было бы заманчиво вообразить, что все это совершил кто-то другой; «другая я», над которой я не властна и могу лишь отстраненно наблюдать за ее действиями.

Содеянное мной свидетельствует о многом. Я напрочь игнорировала предостережения мистера Уэзеролла. Я грубейшим образом нарушила этические принципы, которым меня учили родители. И наконец, я подцепила некую «заразу», успевшую глубоко проникнуть в мой разум. Процесс зашел слишком далеко, и его уже не остановишь. Мне не остается иного, как вырезать пораженный участок и надеяться, что я перенесу эту операцию и сумею очиститься.

А если не перенесу…

Пора закрывать дневник. Сегодня я уже точно к нему не вернусь, поскольку должна еще написать несколько писем.

Что ж, выходит, закончить рассказ придется мне. Сразу оговорюсь: когда на следующий день мы встретились в храме, меня поразило бледное, изможденное лицо Элизы. Теперь-то я знаю, что́ было тому причиной.

Храм дю Маре[14] построили более ста лет назад, придав зданию вид римского пантеона. Величественный арочный вход, купол, представляющий собой собственную версию знаменитого купола. Позади храма высились стены. На улице, где он стоял, было тихо. Лишь изредка мимо проезжала телега, груженная сеном, и скрывалась за боковыми воротами того или иного дома.

Едва встретившись со мной, Элиза заявила, что дальше мы должны двигаться поодиночке. Я сомневался в правильности такого решения. Меня настораживало выражение ее глаз. В них чего-то недоставало, словно сюда явилась лишь часть ее личности.

Наверное, так оно и было. Тогда я принял это за признак решимости и сосредоточенности. Записи в ее дневнике не давали повода думать, будто ее тревожило что-то еще, о чем она умалчивала. Элизой двигало стремление добраться до Жермена, однако вряд ли она думала, что ее убьют. Она считала, что сама убьет Жермена или погибнет, осуществляя свой замысел.

Возможно, ею овладело душевное спокойствие, поглотившее страх. Элиза забыла, что при всей решимости, при всей опытности в поединках порой именно страх помогает нам сохранить жизнь.

Мы все-таки разделились. Далее каждый сам искал способы проникновения в святая святых храма.

– Если наткнешься на Жермена, не упусти свой шанс, – сказала она, пристально поглядев на меня.

Я наткнулся на него. Я нашел его внутри храма – одинокую фигуру среди колонн церковного зала. Он почти сливался с серым влажным камнем стен.

Я не упустил свой шанс.

Однако Жермен был слишком быстр для меня. Он выхватил меч, имевший сверхъестественные возможности. Когда-то я посмеялся над этим мечом и даже сказал, что это не оружие, а игрушка. Но ко времени нашего поединка я уже был не настолько глуп и не смеялся над тем, чего не понимал. Жермен держал в руке странный сверкающий предмет. Казалось, его меч способен притягивать к себе, а потом выбрасывать чудовищные сгустки энергии, черпая ее прямо из воздуха. Над таким оружием не больно-то посмеешься.

Меч заговорил снова, выбросив еще один сгусток искрящейся энергии. Она устремилась ко мне, словно была разумной.

– А-а, возвращение блудного ассасина! – насмешливо крикнул Жермен. – Когда Ла Туш перестал отправлять податные сборы, я сразу подумал, что это твоих рук дело. Ты сделался настоящим бельмом на моем глазу.

Я выскочил из-за колонны, где прятался до сих пор. Лезвие моего скрытого клинка тускло блеснуло в полумраке.

– Полагаю, что свержение Робеспьера тоже твоих рук дело? – спросил Жермен, когда мы оба приняли боевую стойку.

Я улыбнулся во весь рот. Жермен ответил мне тем же.

– Это уже не имеет значения. Его «большой террор» достиг своей цели. Металл раскалили в огне и придали ему нужную форму. Закалка поможет ее сохранить.

Я рванулся вперед, ударив по мечу Жермена. Я намеревался не отразить удар, а повредить артефакт. Если мне удастся обезоружить противника, я смогу изменить исход поединка в свою пользу.

– Откуда такая напористость? – поддразнивал меня Жермен. – Это месть? Неужто Беллек так основательно забил тебе голову, что ты даже сейчас подчиняешься его наставлениям? Или это любовь? Наверное, дочка Ла Серра вскружила тебе голову?

Лезвие клинка сильно ударило по лезвию меча. Оружие Жермена ответило сердитой, болезненной вспышкой, словно получило рану.

Это вынудило Жермена отступить, но он не утратил власти над мечом – тот вновь втянул в себя энергию. Я с трудом верил своим глазам. Выплеск отбросил меня назад и опалил пол. Великий магистр исчез.

В глубине храма громко хлопнула дверь. Мне показалось, что звук исходит из-под земли, прорываясь сквозь каменные стены. Вскочив, я бросился на звук и вскоре обнаружил лестницу. Опасаясь поскользнуться, я стал спускаться по влажным ступеням, пока не достиг усыпальницы.

Из тьмы катакомб появилась Элиза. Умница. Появись она на пару минут раньше, мы бы полностью отрезали Жермену все пути к отступлению.

– Что тут произошло? – спросила она, разглядывая почерневшие, искореженные остатки ворот усыпальницы.

Я покачал головой:

– У Жермена есть особое оружие… Такого я еще не видел. Он скрылся от меня.

Элиза едва посмотрела в мою сторону.

– Мне он не попадался. Должно быть, спрятался где-то здесь.