— Да к черту… К чер-рту воду! — от волнения она начинает заикаться и быстро съедает ещё одну зефирку. — Она возвращается, понимаете? Она приезжает, чтобы меня убить!

— Вы в этом уверены? Точно? — наливая уже себе воды, я стараюсь сосчитать, сколько раз Аллочка плакалась мне по этой же причине, после того, как Наина, познакомившись на лечении с каким-то служителем непонятного культа, уехала с ним в глушь строить любовь и семью будущего.

Вообще-то, её не должны были выписывать. Исходя из её состояния, ей светил очень долгий стационар, едва ли не пожизненный. Но кто-то с кем-то, как всегда, договорился, кто-то кому-то приплатил — в своём сообщении Наина написала мне, что это «любимый ее спас», наконец, хоть один человек сделал для неё хоть что-то — и вот уже полтора года она жила с ним в месте, недоступном для служб геолокации, иногда названивая матери с неизвестных номеров то в состоянии феерии, с криками: «Я все равно счастлива, поняла?!», то в истерике, с просьбами спасти её, потому что любимый ее бьет и хочет принести в жертву, пустив кровь на ритуальном капище.

Аллочку после всех этих звонков волновало только одно — её собственная судьба, и чтобы дочь не надумала бросить своего психо-абьюзера и вернуться назад, в их общую квартиру.

— Мне же не жить тогда, понимаете, Евгения! Мне точно не жить! Она ненавидит меня за красоту… за утончённость! За успех у мужчин — а я ведь не виновата, что я — такая, а она такая! Это все гены, порченные гены её папаши, черт меня дёрнул связаться с ним… Скажите, Евгения, как я могу от этого застраховаться? Ответственность за мою жизнь — в ваших руках!

Опять. Опять одна и та же, старая песня.

Сколько я ни убеждаю Аллочку в том, что предпринятые вовремя меры станут для неё лучшей страховкой — она упорно не желает менять замки, либо же провести сигнализацию и поставить номера охраны и экстренной помощи на быстрый вызов. Аллочка продолжает экзальтированно ждать «возвращения чудовища» и нагнетать ситуацию на наших консультациях, параллельно напоминая мне, что я в ответе за всё, потому что своими руками спровоцировала катастрофу.

— Нет, на этот раз точно. На этот раз абсолютно точно, Евгения… — заламывая длинные узловатые пальцы, как всегда, обильно украшенные перстнями, Аллочка тихо всхлипывает. — Она звонила мне с вокзала. Она сказала, что мы скоро увидимся и она сбежала от своего мучителя, потому что он лупил ее как сидорову козу!

— Где она находилась, Алла? Вы не попыталась узнать, откуда звонила вам Наина?

— Что вы, Евгения! — Аллочка смотрит меня с откровенной насмешкой, как будто бы я сморозила несусветную глупость. — Моей жизни грозит опасность, а вы предлагаете мне выяснять у зарвавшейся соплячки, где она находится? Где бы она ни была, она сама спровоцировала эту ситуацию, и должна нести за это ответственность!

— Вы считаете себя совсем непричастной к происходящему? — спрашиваю я, автоматически погружая руку в кадку с мягким сыпучим песком. Я специально держу этот небольшой горшочек рядом — тактильное ощущение скользящих сквозь пальцы мелких песчинок меня успокаивает.

— Помилуйте, Евгения? Как я могу быть причастна к тому, что Нанка снова вляпалась в какое-то дерьмо?! На этот раз меня даже не было рядом! Я никак не могла повлиять на ее выбор!

Ясно, обычная ее песня: и я — не я, и лошадь не моя. Что это я в самом деле, как на настоящем сеансе, где клиент настроен на диалог.

Практика с Аллочкой — моя расплата за профессиональную гордыню. Когда с самого начала было ясно, что случай Наины вне моей компетенции, я все равно, ввязалась в это дело, спровоцировала — пусть даже косвенно — новый срыв и ухудшение, поведясь на комплименты: «Вы такая чуткая» и «Наконец, меня хоть кто-то понимает!»

И как итог — как бы я ни стараюсь противостоять манипуляциям Аллочки «Вы в ответе за мою жизнь», все равно, чувствую это — и ответственность, и причастность. А ещё меня странно завораживает этот чудовищный круговорот нелюбви в природе. Сначала мать садировала дочь из желания самоутвердиться, даже не подозревая, что это «слабое и хилое существо, серая мышь» когда-нибудь устроит для неё персональный ад, воздав сторицей за свою погубленную психику.

— Что мне делать? Подскажете? — тем временем снова всхлипывает Аллочка, прикладывая к глазам батистовый платок. — Я не хочу умирать, Евгения. Я ещё слишком молода.

— Алла. Вам пятьдесят девять лет. Вы… действительно активная взрослая женщина, которой ещё рано в могилу.

— Как некорректно с вашей стороны тыкать меня лицом в мой возраст, — поджав губы, Аллочка оскорбленно отодвигает пустую чашку.

— Нет, не надо. Не надо уводить разговор в ваше любимое русло, — я судорожно сжимаю пальцы в кадке с сыпучим песком. — Вам пятьдесят девять, Алла, и если вы хотите отпраздновать свой шестидесятый юбилей, значит вы самостоятельно, не дожидаясь джентльменов- спасителей, благородных принцев и соседей, вызовете мастера и смените замки на входных дверях. Вы оповестите лечащего психиатра Наины о том, что она скоро может вернуться в город. Даже если это неправда и у неё была галлюцинация, а вы даже не потрудились узнать, действительно ли она на вокзале и в каком именно городе. Но вы примете все надлежащие меры и перестанете шантажировать меня возможной опасностью вашей жизни. Это всё, что я могу сказать вам на сегодня.

— Вы в чём-то обвиняете меня, Евгения?! После того, как сами поспособствовали тому, что Нанка окончательно свихнулась и возненавидела меня! После того, как это вы навязали ей идею-фикс убийства собственной матери! А теперь вы хотите отстраниться?!

Нет, я не поведусь на это. На все ее эгоцентричные, манипулятивные выпады — не поведусь и останусь спокойна, вот только разожму руку, которую как будто скрутил спазм, и я не могу расцепить пальцы, ногтями впивающиеся мне в ладонь.

— Алла! — резко повышаю голос, что, конечно, недопустимо на консультациях — но наше общение давно вышло за рамки адекватных отношений психолога и клиента. — Если хотите и дальше приходить ко мне, я требую выполнения всех моих предписаний. И прекратите навязывать мне ложные мотивы — если бы я хотела отстраниться, то давно бы это сделала! Вы слышите, что нужно сделать для того, чтобы мы продолжили с вами встречаться? Четкое. Выполнение. Всех. Моих. Предписаний. Вам понятно?

Аллочка уходит от меня спустя полчаса, наполненных рыданиями, питьем успокоительного, возмущением, отрицанием, негодованием, и как финал — признанием того, что я права и кучей цветастых благодарностей.

Только почему же мне так плохо после всего этого? В который раз удивляюсь, как Наина могла выдержать так долго в обществе такого токсичного человека и не сойти с ума ещё раньше.

Провожаю Аллу вниз на лифте против своего желания — она просто тащит меня за собой за руку, продолжая радостно щебетать, что все обойдётся, мир не может быть к ней так несправедлив, она испила свою чашу страданий и не может умереть во цвете лет, только о возрасте, пожалуйста, больше не надо.

Стряхиваю ее себя на первом этаже, возле выхода из опустевшего в выходной день бизнес центра и, возвращаясь назад, через электронный пропускной пункт, говорю охраннику: