– Не жди, – спокойно сказал Гаврик.

Петя вздрогнул.

– Откуда ты знаешь? – спросил он, краснея. Они слишкомхорошо изучили друг друга, чтобы хитрить.

– Не строй из себя девчонку! – с раздражением сказал Гаврик.– Можно подумать, что Павловские упали к вам прямо с неба. Ты же отличнознаешь, что это мы их здесь у вас поселили – подальше от всякой полиции. Надоголову иметь на плечах, а не капусту. Они здесь не на даче прохлаждаются, а…скрываются, – решительно произнес Гаврик, – и работают. А ты затеял любовькрутить! Ну хорошо, крути. Пожалуйста. Только не надо приставать со всякимиразговорами. А ты пристаешь: ах, я вас знаю! Ах, я вас видел за границей! Ах,Мари-Роз, ах, Лонжюмо! А ты знаешь, что такое Мари-Роз и Лонжюмо?Спохватившись, что он слишком громко говорит, Гаврик оглянулся по сторонам и,хотя никого поблизости не было, понизил голос: – Оттуда идут все директивы иинструкции. И уж когда на то пошло, я тебе скажу, что, в случае если Павловскуюсхватят, это будет сильный провал. Я тебе так прямо режу потому, что мы считаемтебя своим. Я верно понимаю?

Гаврик сузил глаза и в упор посмотрел на Петю, ожидаяпрямого ответа на свой прямой вопрос.

Петя подумал и молча кивнул головой. Впервые Гаврикразговаривал с ним так ясно, определенно, ни о чем не умалчивая и все называясвоими именами.

– Клянусь… – сказал Петя и почувствовал, что от волнения неможет говорить. А ему очень хотелось сказать что-нибудь значительное, даже,может быть, торжественное. – Клянусь… – повторил он, и слезы выступили у негона глазах.

– Ну вот, я так и знал, что ты будешь сейчас давать клятву,– сказал Гаврик. – Можешь и не давать. Мы, брат, словам не сильно верим.Слыхали мы разных балалайкиных.

– Я не балалайкин! – обиделся Петя.

– Не о тебе речь, хотя ты тоже любишь немножко того:Мари-Роз, Лонжюмо… Ты это, брат, брось! Дело серьезное. И в случае чего мы стобой не постесняемся… Ты имеешь представление, что такое конспирация?

– Имею, – не без достоинства сказал Петя.

– Ну, не знаю, – сказал Гаврик, – но это первым деломдержать язык за зубами. А то ты сегодня одному скажешь, а завтра – другому.Слово, брат, не воробей, вылетит – не поймаешь. Ты знаешь, что она подумала?

– Кто?

– Маринка. Она посчитала, что ты просто подосланный. Зухтер.

– Что такое зухтер? – тревожно спросил Петя.

– Ну, брат, с тобой разговаривать, так надо сначала кашинакушаться. Зухтер – это сыщик. Из охранки. Пора знать… Ты у Павловских такойпереполох наделал, что они уже собирались прямо тут же, ночью, бежать с вашегохуторка от греха подальше. Спасибо, как раз я в это самое время заскочил доних. А то бы, ей-богу, ушли. Уже вещи складывали. Но я им объяснил, что ты вконце концов парень наш. Чтоб они не беспокоились.

Петя подавленно молчал. Он никак не предполагал, что егоухаживанья могли иметь такие серьезные последствия. Он вообще многого непредполагал.

– А она, в общем, девочка подходящая. Я сам не противпройтись с ней когда-нибудь вечерком под ручку. Только нет времени, – вздохнулГаврик.

Петя смотрел на него, не веря своим ушам, почти с ужасом.Так говорить о «ней»! Это было просто невероятно. А Гаврик, растянувшись наромашках и заложив руки за голову, как ни в чем не бывало продолжал в том жедухе:

– С другой стороны, войди в ее положение. Папы у них нет.Папа их скончался от скоротечной чахотки в прошлом году за границей. Тоже былиз нашей организации. Мама – партийная работница. Живут по чужому паспорту. Всевремя приходится переезжать с места на место, скрываться, менять квартиры.Девочке нужно учиться, чтобы не отстать. Все время сидят дома, потому что можновыходить только в самом крайнем случае. Она уже все-таки барышня, ей же скучно.Понятно, когда ты бросил ей в окно свою секреточку, она обрадовалась. Почему вконце концов один раз не пройтись с кавалером? Между прочим, ты ей даже,представь себе, понравился. Только ты все себе сам испортил своим длиннымязыком.

Петя поморщился, как от зубной боли.

– Подожди, – сказал он. – А ты откуда все это знаешь?

Гаврик с нескрываемым удивлением посмотрел на Петю:

– Здравствуйте! Что ж ты думаешь: Павловские ничего некушают? Между прочим, они такие же Павловские, как я братья Пташниковы, но этоникого не должно касаться. Я до них заскакиваю раза два в неделю – ношу импровизию. Ну и еще, конечно, если есть какие-нибудь поручения от комитета…

Петя был неприятно поражен. Оказывается, Гаврик у Павловскихчастый гость, свой человек!

– Вот как! Почему же ты к нам не заходишь? – спросил Петя,начиная чувствовать нечто вроде ревности.

– Потому что я заскакиваю к ним по большей части ночью.

– Конспирация? – не без иронии спросил Петя.

– А ты что думаешь? Зачем лишний раз обращать на себявнимание? Мало ли кто может увидеть… Знаешь, какое теперь время? Всюду забастовки,стачки. Охранка прямо-таки с ума сходит. Опять такая слежка кругом пошла, чтодай бог здоровья. Еще хуже, чем в Пятом.

На Петю снова повеяло духом Ближних Мельниц, от которого онстал за последнее время отвыкать.

– Закурим, что ли, товарищ, – сказал Гаврик, вытаскивая изкармана пачку дешевых папирос.

Петя еще не курил и не чувствовал в этом никакойпотребности. Но слово «товарищ», произнесенное Гавриком с каким-то особымвыражением суровой независимости, самый вид этой пачки папирос, «Трезвон»товарищества «Лаферм», 20 шт. 5 коп., объявление о которых Петя видел в«Правде», заставили его вытащить из пачки тугую папироску и неумело взять ее врот.

– Закурим, – сказал Петя так же сурово и независимо, скосивглаза на кончик папиросы, к которому Гаврик поднес зажженную спичку.

Они немножко покурили: Гаврик – с видимым удовольствием,затягиваясь и сплевывая, как заправский мастеровой, а Петя – поминутно вынимаяпапиросу изо рта и для чего-то заглядывая в мундштук, откуда выливаласьмолочная струйка тяжелого дымка.

Больше о Павловских не говорили. Затем еще позанималисьЦезарем, и Гаврик ушел, сказав на прощанье:

– Такие-то, брат, дела. Главное, не дрейфь.

Но к чему это относилось, Петя так и не понял.