– Ты стерва!

– Отвали, – ответила я, уходя. – Чтоб тебе сдохнуть.

А через неделю он умер. Этот момент навсегда остался со мной, застряв в сердце, как осколок стекла под кожей. Я ощущаю его всякий раз, когда собираюсь сказать что-то, чего никак нельзя говорить.

– Послушай, Остин, я очень плохо себя чувствую. У меня инфекция в легких, потею, как лошадь, и не могу идти быстрее, потому что лыжи мне велики. Тем не менее я готова выкладываться на два часа дольше каждый день, чтобы ты успел вернуться домой и попасть на свое мероприятие, если только ты поможешь мне отснять видео. Это важно, а у меня пока ничего не получается.

Остин был так доволен, что предложил мне свою сухую компрессорную куртку, которую он нес про запас (такого же размера, как и моя), а Дуг сам вызвался поработать видеооператором.

– Я позабочусь о том, чтобы у тебя получилось классное видео, – заявил он, и мы стали командой.

Несколько минут мы обсуждали стратегию, а затем застегнули спальники и на несколько часов погрузились в сон.

Я дрейфовала на неприятной грани между сном и реальностью, то и дело резко просыпаясь при ярком свете от кошмаров, в которых проваливалась в воду. Мне все время представлялся под водой Бен – посиневший, раздутый, и течение шевелило вокруг его головы чуть длинноватые каштановые волосы.

Глава 21

Обобщу парой слов, что о жизни узнал:

Продолжается жизнь, хотя срок наш и мал.

Роберт Фрост51, поэт, на праздновании своего восьмидесятилетия

Летом после того, как Бен стал старшеклассником, пока все еще было нормально, пока ничего не случилось, я работала кассиршей на причале, продавала выпивку и бензин американцам и канадцам, чьи лодки и яхты сновали по реке Детройт. В Канаде покупать алкоголь можно с 18 лет, а в Мичигане – с 21 года, так что на участке от Уинсора в провинции Онтарио до Детройта шла оживленная торговля. Я сама много раз моталась туда-обратно по туннелю Детройт – Уинсор или по мосту Амбассадор, принадлежавшему местному миллиардеру.

– Тебе звонят, детка, – босс протянул мне засаленную трубку.

– Алло? – я с досадой услышала на другом конце провода голос матери. Казалось, она была пьяна.

– С твоим братом беда. Он попал в аварию. Думаю, тебе лучше вернуться домой.

– Я работаю. Освобожусь не раньше полшестого.

– Приезжай домой, и все.

– Я не могу просто взять и уйти. Мне работать надо, – я повесила трубку.

– Все нормально? – спросил мой босс.

– Думаю, да. Не знаю. Мать говорит, брат попал в аварию.

– Хочешь уйти? Я сам сяду за кассу, – я была признательна ему за это предложение, но знала, что это тот самый случай, когда предлагающий надеется, что я не соглашусь.

– Уверена, что все в порядке, – сказала я. – Давайте сначала обслужим оставшиеся лодки.

Я проработала еще час, выкладывала товар на полки, обзванивала покупателей, но не могла перестать думать о том, какой голос был у матери по телефону. Странный. Он дрожал. Пьяна, наверное. Или напугана.

– Если ваше предложение еще в силе, я, пожалуй, пойду домой, – сказала я боссу, – если только вы не против.

Я направилась домой, ускорив шаг, чувствуя неприятную тревогу внизу живота. Завернула за угол в начале своей улицы. Там было полно полицейских машин. Крутились мигалки. Соседи стояли на улице, вытянув шеи в сторону освещенного окна нашей гостиной. Пока я пробиралась сквозь толпу между дорогой и нашей входной дверью, под взглядами и перешептываниями соседей, мамина подруга Дотти увидела меня и выбежала навстречу. Она что-то говорила быстро, лихорадочно. Обрывочные сведения облепили меня, как пчелиный рой.

– Он был в воде. И попал под лодку. Тело пока не нашли.

– Его тело? – я отстранилась. – Он отлично плавает. Не мог же он… Да нет, ерунда какая-то. Не мог он попасть под лодку.

Дотти схватила меня за руку и потащила через парадную дверь. Внутри было еще хуже, чем перед домом: комната была переполнена подругами матери, женщинами, которых я ненавидела; я ни разу не видела, чтобы кто-то из подруг матери делал хоть что-то хорошее для кого-нибудь. Все они пили, сжимая высокие бокалы трясущимися руками, следя за разворачивающейся драмой. Мама была не в себе, совершенно подавлена и оглушена, подруги крутились вокруг нее, и все плакали во весь голос. Отец заперся в спальне наверху с большой бутылью виски и просидел там три дня. Черт бы все побрал.

На третий день я сидела в спальнике, прижав ладони к глазам. Я понимала, что не смогу уснуть, когда 24 часа в сутки в глаза бьет высоко стоящее на небе солнце, а внизу, под палаткой, не умолкает шуршание и по-трескивание тающего льда. Я не зацикливаюсь на гибели Бена. И не думаю об этом, если только не оказываюсь окружена водой. В палатке было душно и пахло немытыми ногами. Снаружи было так холодно, что мне жгло глаза. Я вскипятила воду для чая. Мы позавтракали лапшой и двинулись через ледовое поле. Некоторое время все шло хорошо. При помощи скотча мне удалось довольно неплохо зафиксировать крепления лыж, но идти все равно было тяжело. Шуршание и потрескивание, составлявшие постоянный звуковой фон, становились громче, пока мы скользили по тонкому слою воды, сменявшейся слякотью, а затем перед нами оказалась первая полынья.

– Лед истончается, – Дуг постучал лыжной палкой между ботинок, – будьте осторожнее.

Мы пошли в обход и какое-то время надеялись обо-гнуть полынью, однако, всматриваясь в горизонт, понимали, что остается только перебираться на другую сторону. Вариантов, как я уже говорила, у нас было два. Чтобы плыть на санях, сидя на них верхом, как на пони, надо уметь идеально удерживать равновесие. Для этого требуется терпение и спокойствие. Другой вариант – погрузиться в черную воду – заставил меня снова вспомнить о том, о чем я старательно пыталась не думать. Я ждала, пока кто-нибудь из спутников заговорит, но они посмотрели на меня, и я пожала плечами.

– Не нравится мне идея раздеваться, чтобы переодеться в гидрокостюм, –