так же близко, как, скажем, любой житель

Древнего Рима? И если это правда, то расстояние до умершего в памяти о нем, то вовсе не

было мистическим утверждением, будто сама Степанида Александровна, Артюшиха, мать и

бабушка, находилась сейчас за столом.

– Мать-то у вас молодец, – похвалила ее бабушка Марина. – Побеспокоилась о вас.

Все себе заранее приготовила.

– Молодец, молодец, – поддержала и бабушка Груша. – Я вот тоже приготовила себе.

А то потом кто где собирать будет…

– А что, ты венчик приготовила? – озабоченно перебила ее бабушка Марина.

– Ну а как же, коне-ечно, – протянула бабушка Груша, видимо, не одобряя колебаний

подруги.

– Мне тоже надо где-то доставать, – поторопилась успокоить ее та.

За столом с неловкостью переглянулись, кто-то вздохнул, и старухи спохватились.

– А мать-то ваша молодец, – повторила бабушка Марина. – Не стала вас долго мучить.

Сразу умерла. И себе хорошо, и вам легче. Я тоже сразу помру. У меня четыре сестры так

померли. Упадут, и все. Одна только под машину угодила – десять метров юзом тащило…

– Вай, вай, сколько много-то…

– Спасибо вам за то, что пришли помянуть нашу маму, – поблагодарил их Георгий.

– Спасибо, – повторил и Николай.

Через некоторое время, увидев, что чужим людям они уже не нужны, старушки

отправились домой.

– Я вот чего понять не могу, – заговорил после этого Никита Артемьевич, – почему

мать все время сердилась на нас? Если ей не сиделось на месте, то и в крыше над головой ей

никто не отказывал. Да ведь нас же семеро – по два месяца у каждого проживи, и год прошел.

– Ну, это уж вообще черт знает что! – вдруг резко сказал Николай. – Так она, по-

вашему, еще и мало помоталась? Надо бы больше, да?! Да ее сундук и без того упакован, как

рюкзак туриста – на все случаи жизни. И паспорт весь изштампован. А теперь она вообще

без прописки осталась. От мамы из Ковыльного уезжала – выписалась, да так нигде и не

прописалась. Вы гадали, почему она хотела снова на Байкал уехать? Да только потому, что

там дома дешевле. Разве не так?

– Возможно, и так, – согласился Георгий Артемьевич, – деньжат-то у нее, как мы

теперь знаем, маловато оставалось, Только ведь она уже жила у нас, и ей климат не подходил.

– А она не жить там собиралась, а умереть. Умереть в собственном доме. Пусть в

купленном, но собственном, Она просто привыкла… у нее же главная-то жизнь в своем доме

прошла…

За столом задумались. Неужели так? В общем-то, это было вполне в материном

характере.

– Куда же ей еще больше было ездить, – продолжал Николай, возбужденно выбираясь

из-за стола. – Она и так со своими переездами все порастеряла. Она любила, когда ее звали

Артюшихой, но Артюшихой она была только в Елкино. Значит, потеряла она это имя. И

память о деде она порастеряла, потому что вся память была в доме, который дед построил. Да

вы бы уж лучше удивлялись, почему она без дома осталась, а вы удивляетесь, что она мало

ездила. Смех, да и только.

– А ты чего это завелся? – даже несколько растерянно спросил Никита Артемьевич.–

Как будто нас обвиняешь, что она дом продала.

– А кого же обвинять, если не вас? Вы виноваты, прежде всего, в том, что разъехались

от нее. Конечно, бабушка и сама во многом виновата. Я, например, знаю, что тетю Полю она

сама вытолкала из Елкино, да и на многих повлияла. Она вообще, оказывается, много чего не

понимала. Старики обычно стараются умереть в родных местах, чтобы хоть своей могилой

детей привязать… Но бабушка даже и этой возможностью не воспользовалась. А, может

быть, и не захотела воспользоваться, потому что веру в вас потеряла – вы же все равно

приезжать к ней не будете. Куда надежнее пристроиться поближе к кому-нибудь. Вот и

пришлось ей так неправильно умереть.

– Колька! – Ты чего несешь-то! – вмешался Василий. – На поминках!

– Ничего, она правду любила, вот я ее правдой и поминаю. Если душа ее здесь, так

пусть послушает. Главную промашку бабушка сделала с домом. Она составляла с ним одно

целое, и дом никогда не был для нее по-настоящему пустым. Там даже для меня события и

воспоминания намотаны на каждую занозу. Я застал уже развалины дома, и жаль, не

догадался тогда выдернуть из стены какой-нибудь гвоздь; он бы и вам сейчас что-нибудь

напомнил. Ну, а теперь, как вы знаете, на том месте председатель колхоза проживает. Дом под

шифером, из белого кирпича, и в стены пешечками, как на такси, красные кирпичи

вставлены. Но расположен он так же, как бабушкин, так ловко примостился. И амбар

подошел – остался нетронутым. А ваш дом вывезли из села, хотели из него чабанскую

стоянку сделать, да передумали. Там где-то и догнивает теперь ваше гнездо.

За столом молчали. Георгий начал нервно барабанить пальцами по столу. Удивленно

наблюдала за Николаем его двоюродная сестра Ирина – высокая девушка с большими

серыми глазами, которые от живого интереса сделались круглыми, немигающими. С

приездом Николая она обрадовалась, что будет среди взрослых не одна, но теперь увидела,

что братец-то ее уже взрослый.

Николай, чувствуя, с каким недоумением смотрят на него, сел на место, медленно

выпил застоявшуюся стопку, невольно сморщился. У него на тарелочке не оказалось закуски.

Никита Артемьевич подал ему чашку с салатом и подождал, пока племянник протянет ее

назад.

От разговора с родственниками на таких оборотах у Бояркина дрожали пальцы.

– Скажите хотя бы вот что, – прищурив глаза, продолжил он, – почему раньше, когда

это было нужно бабушке, вы ни разу даже в таком, хотя бы неполном, составе не собирались

у нее? Почему? Почему вы давно отмахнулись от нее, как от лишней заботы?

– Ну, уж это ты слишком! – рассерженно оборвал его Георгий. – Мы всегда помогали

ей, чем могли.

– Ха! Помогали! Посылками, переводами, открытками? Так не о том речь. Долги надо

отдавать тем же, чем берешь – вниманием, участием. И вы знали только, что она где-то там

живет и в день рождения, да восьмого марта посылали что-нибудь. Соблюдали приличия. А

была ли у вас с ней душевная связь? Есть ли для вас разница в том, что она жила, и что

теперь не живет? Разве только в том, что ее теперь не нужно поздравлять?

Бояркин ощущал едкость, ядовитость своих слов, которые как нашатырный спирт,

давали голове необыкновенную просветленность, и