Конечно, купеческая элита Москвы с тревогой наблюдала за происходящим; а железнодорожные приоритеты власти вызывали здесь нескрываемое раздражение. Тем не менее правительство следовало своим планам в рамках выбранной геополитической стратегии. К тому же предвоенный экономический подъём способствовал увеличению грузооборота: в 1910–1914 годах стабильно фиксировался его 20-процентный ежегодный рост, что действительно требовало расширения сети[1482]. Уже во время войны правительство внесло в Госдуму программу по строительству 111 новых железнодорожных линий протяжённостью 30 тысяч вёрст в течение пяти лет[1483]. Из них 20 тысяч вёрст должны были строиться за счёт казны, а 10 тысяч — частными обществами. Причём общую сумму кредитов предполагалось сразу закрепить законодательным путём, чтобы затем вносить подробные сметы на каждую отдельную линию[1484]. Эту правительственную программу разрабатывало специальное совещание, которое возглавил товарищ министра путей сообщения талантливый инженер И.Н. Борисов. Однако её начали оспаривать в общественной организации — Центральном военно-промышленном комитете (ЦВПК), где сосредоточился цвет оппозиционных деятелей, включая купеческих тузов. По убеждению «небольшого, но крепко спаянного ядра ЦВПК»[1485], в программе Борисова много лишнего, ненужного[1486]; в первую очередь следует заниматься текущими проблемами, так как сеть должна справляться с существующим потоком в конкретных местах, а не ориентироваться на какие-то новые грузы. Все остальные задачи нужно отодвинуть на задний план. Этот подход основывался на противопоставлении общегосударственных и местных интересов, что не могло не вызывать двойственного ощущения. Получалось, что, с точки зрения оппонентов программы, местные интересы отличаются от государственных, а точнее — противоположны им или в лучшем случае существуют как бы параллельно[1487].

Говоря о новой геополитической стратегии, следует отметить также кардинальные изменения во внешней торговле, которые намечались в последний год существования царской России. Речь идёт о резком увеличении экспортной составляющей отечественного хозяйства. Конечно, об этом говорили давно, но война перевела благие намерения в практическую плоскость. Это интереснейший сюжет (в отличие от того же дальневосточного разворота) практически неизвестен в литературе. Дело в том, что новые экономические приоритеты оформились в ходе подготовки Парижской конференции, состоявшейся в июне 1916 года, но этот знаковый для России форум, как ни удивительно, совершенно выпал из поля зрения исследователей[1488]. Их внимание концентрируется на конференциях во французском Шантильи (ноябрь 1916) и особенно в Петрограде (январь 1917) с участием Николая II (видимо, потому, что здесь планировалось предстоящее весеннее наступление союзников; судя по тяжёлому положению Германии, воевавшей на два фронта, оно должно было стать для неё роковым). Современная историография считает, что именно на этих посвящённых военным аспектам конференциях были посеяны разногласия между членами блока. Однако, несмотря на всю важность военных аспектов, такая оценка едва ли правомерна. Кризис в отношениях союзников явственно обозначился уже на Парижской экономической конференции, обсуждавшей принципы послевоенного устройства мировых рынков. И кризис этот стал следствием не только военных проблем, а глобальных экономических противоречий. Основных наших партнёров по блоку никак не устраивали заявленные Россией экономические планы, что и вызвало изменения в их политическом поведении.

В работе Парижского форума приняли участие восемь государств: Франция, Англия, Россия, Италия, Япония, Бельгия, Сербия и Португалия. Их представляли делегации, включавшие целый ряд ведущих министров. Инициатором проведения конференции выступила Франция; её активно поддержала Англия. Официальной целью провозглашалась разработка обширной системы мер по экономической блокаде Германии в послевоенный период — чтобы ограничить возрождение её промышленности и торговли, а также утвердить в Европе англо-франко-русское доминирование. Тон работе задал почётный председатель конференции премьер Франции А. Бриан. В своём выступлении он показал, насколько тесно связаны политика и экономика, а это значит, борьба с общим врагом должна продолжаться и после прекращения боевых действий, уже на экономическом поле. Торгово-промышленная изоляция станет сильным ударом для Германии; только в этом случае немцы не смогут даже мечтать о каком-либо реванше. По убеждению Бриана, будет правильным рассматривать конференцию в качестве «главного экономического штаба союзников». Нужно получить от противника репарации, а также прояснить взаимоотношения союзных стран. В завершение своей речи он призвал обеспечить «более достойную жизнь» новому поколению[1489].

Высказанные Брианом озабоченности были вполне понятны: за пару последних десятилетий роль Германии серьёзно потеснила основных своих конкурентов. Достаточно сказать, что с 1903 по 1913 год немцы смогли удвоить свой экспорт. Слагаемыми успеха стали и демпинг, и государственные экспортные премии, и поставки продукции в кредит. Используя эти механизмы, германский капитал настойчиво проникал на международные рынки[1490]. Кстати, в ходе войны Германия вместе с Австро-Венгрией озаботились созданием экономического блока в Центральной Европе, куда предполагалось включить Болгарию, Румынию, Турцию и Грецию. Совещание в ноябре 1915 года в Вене высказалось за льготные тарифы на поступающие туда немецкие товары. Причём страны эти обязывались заключать торговые договоры с кем-либо только от имени Германии[1491]. В результате доля участия в мировой торговле последней вкупе с сателлитами могла достигать 1/3[1492]. Некоторые эксперты полагали, что у создаваемого блока есть шансы и далее расширять сферу влияния, включив в свой состав Швейцарию и Голландию[1493].

Понятно, что всё это сильно беспокоило англичан и французов. Близилось успешное завершение войны, а это давало уникальный шанс подорвать потенциал главного конкурента. Однако Россия, в отличие от союзников по военной коалиции, не видела для себя перспектив в перемещении противоборства в экономическую область. Ведь именно Германия превратилась в течение XIX века в нашего ключевого торгово-промышленного партнёра, постепенно вытеснив с этой позиции Великобританию. Так, с 1820-х по 1880-е годы английский экспорт и импорт с Россией неуклонно сокращался (привоз с 40 до 21 % и вывоз с 48 до 15 %), а немецкий, наоборот, возрастал (соответственно, с 16 до 36 % и с 10 до 25 %)[1494]. В дальнейшем сотрудничество с немцами неуклонно расширялось. К началу Первой мировой войны немецкая продукция составляет почти 47 % от всего российского импорта[1495]. Очевидно, что выпадение вследствие войны такой значительной доли торгового оборота для российской экономики не могло пройти безболезненно. И это обстоятельство не упустили из виду наши союзники: они с вожделением смотрели на освобождающийся русский рынок. Американский посол в Петрограде Д. Фрэнсис в своих воспоминаниях откровенно пишет, что Англия и Франция намеревались после войны прибрать его к рукам[1496].

Идея заменить Германию на российском экономическом пространстве выходит на первый план при подготовке к Парижской конференции. Проекты договорённостей предполагали, что по завершении войны Россия будет прочно привязана к Европе в экономическом отношении. Обсуждалось создание общей палаты