экономическую модель намеревалась реализовывать Россия. Важно отметить, что инструкция не предусматривала подписания каких-либо обязывающих документов. Делегаты направлялись «исключительно для обмена… мнениями», подробного выяснения пожеланий представителей союзных держав и информирования их о наших планах без дачи определённых обещаний на будущее[1518]. Столь осторожная позиция объяснялась тем, что российское правительство желало придерживаться принципа активного торгового баланса (значительное превышение вывоза над ввозом). При наличии огромной заграничной задолженности только такой подход вёл к оздоровлению государственного организма[1519]. Об экспортной ориентированности будущей российской экономики красноречиво говорят таможенные планы, отражённые в инструкции. Так, предполагалось уйти от общего автономного тарифа, совершенно непригодного для урегулирования многообразного торгового обмена. Этот тариф был лишён эластичности, необходимой для дифференциации ставок по тем или иным позициям. Со всей остротой проблема обозначилась после введения в действие единого таможенного тарифа 1891 года, когда возникла потребность отреагировать на германские торговые маневры.

С начала 1890-х немцы начали заключать соглашения с государствами Средней Европы в режиме наибольшего благоприятствования: пошлины для них понижались до 30 %. Россия же не имела торгового договора с Германией, и понижение ставок для других создавало крайне невыгодные условия для нас. Отсюда срочная задача: урегулировать отношения посредством специальной конвенции, что и было сделано в 1894 году. Однако наличие общего автономного тарифа создавало множество затруднений, поскольку он не предусматривал никаких отдельных уступок[1520]. России пришлось бы иметь столько конвенционных договоров, сколько государств участвовало во всех внешнеторговых операциях (во второй половине 1890-х подписали пять таких соглашений)[1521]. Поэтому предлагалось не фиксировать пошлины правительственными соглашениями, как это делалось ранее, а устанавливать тарифы решениями законодательных учреждений в зависимости от потребности. Такая тарифная система (она называется преференциальной) позволит сохранить полную свободу в изменении ставок для поддержки той или иной отрасли, а как она будет реализовываться конкретно, покажет только время[1522].

Разумеется, упор на экспорт обязывал Россию сохранить значение главной житницы Европы. А так как главным в этом отношении оставался рынок Германии, отказываться от него было нецелесообразно, особенно если союзники не обеспечат надлежащие условия для нашего сбыта и не перестанут отдавать предпочтение колониям[1523]. Другой важный элемент экономического строительства — экспорт промышленной продукции с добавленной стоимостью. Россия имела прекрасные возможности для переоборудования предприятий и роста промышленного производства. Трудовые резервы были огромны. Прогнозировалось, что в ближайшие 30 лет Россия по численности населения обгонит все европейские страны (к середине XX века её население должно достигнуть 344 млн человек, в то время как население всей Европы — 336 млн[1524]). К этому нужно добавить и дешевизну российской рабочей силы: средняя зарплата в Англии составляла около 550 руб. в год, во Франции — 540, в Германии — 450, а в России — 250 рублей[1525]. Эти преимущества могли стать мощным фактором индустриального подъёма.

Важный практический вопрос, который требовал согласования на конференции, касался подданных вражеских стран, а также принадлежащих им активов и имуществ. Союзники настаивали на усилении экономических ограничительных мер. В России же это вызывало недоумение, так как у нас в этом отношении уже было сделано гораздо больше, чем в тех же Франции или Англии[1526]. По отношению к предприятиям, принадлежавшим неприятельским подданным, применялись две меры: либо секвестр, либо принудительное управление; этой категории лиц запрещено владеть землёй, в результате чего перераспределению чрез Крестьянский банк подлежит площадь земли, почти в два раза превышающая территорию Бельгии[1527]. Упорство союзников в этом вопросе заставляло думать, что они попросту расчищают российский рынок для себя. В то же время на призывы России сократить немецкое присутствие в Китае Лондон и Париж отвечали вяло и лишь в самой общей форме. Предложения расторгнуть банковские консорциумы, предоставлявшие займы Китаю, и устранить таким образом Германию тоже не встречали у них понимания: в этих проектах Германия участвовала совместно с банками ныне союзных нам стран. С русскими финансовыми структурами подобных соглашений по Китаю не было, кроме двусторонних займов с германскими банками, действие которых утратило силу с началом войны[1528]. Тревожила Россию и продолжающаяся германская активность в Монголии: там прочно обосновались несколько немецких фирм, целенаправленно скупавшие крупные объёмы шерсти и кож, в результате чего только 1/10 местного сырья попадала в Россию, а 9/10 шли преимущественно в Гамбург. Однако и эта проблема оставляла партнёров равнодушными[1529].

Неудивительно, что все эти вопросы вызвали напряжённость во взаимоотношениях с союзниками по Антанте. Постепенно им становилось ясно, что Россия не склонна сотрудничать на предлагаемых ими условиях. Н.Н. Покровский сообщил участникам конференции, что в предвоенные десятилетия германская продукция, экспортировавшаяся в Россию, отличалась низкими ценами; к тому же немцы шли навстречу в условиях поставок, предоставляли льготы по оплате и т. д.[1530] И если Англия и Франция собираются расширять своё присутствие на нашем рынке, им придётся принять меры к удешевлению собственных товаров. Комплекс этих вопросов по указанию Николая II обсуждался на Особом финансово-экономическом совещании 8 августа 1916 года под председательством того же Покровского. Серьёзные возражения вызвал пункт итоговой резолюции о предоставлении преимуществ союзникам в использовании наших природных богатств и рынков сбыта для их продукции, а также о понижении таможенных пошлин. Да и в целом резолюция была признана неприемлемой, так как в ней не было сказано, что преимущества будут предоставляться союзникам лишь в том случае, если у всех стран будут равные условия. Принцип взаимности фактически сводился на нет заявлением, что такие преимущества зависят от наличия возможностей[1531].

Франция и Англия с нетерпением ожидали решения весь август 1916 года, но русское правительство не спешило одобрять итоги Парижской конференции[1532]. В конце концов Россия предложила сопроводить ратификацию особой оговоркой, которая, являясь неразрывной частью акта, не будет подлежать оглашению. В ней фиксировалось право проводить намеченные мероприятия, исходя из экономических реалий своей страны. Поначалу союзники, не возражая в принципе, пожелали уточнить текст этой оговорки[1533], но затем предпочли ратифицировать резолюцию без всяких оговорок. Процесс пришёл к своему логическому завершению в конце октября, когда ход переговоров был обсуждён на заседании правительства. Большинство высказалось против утверждения резолюции, если в неё не будет внесена специальная декларация, дающая России право отступать от выполнения тех постановлений конференции, которые противоречат интересам страны[1534]. Взамен правительство предложило создать в Париже постоянный межсоюзнический комитет для разрешения спорных моментов. Это предложение было расценено союзниками как желание минимизировать своё участие в общих переговорах, ограничившись присылкой второстепенных лиц, не