возглавивший в феврале 1895 года МИД России[1406]. Прослужив много лет в европейских столицах послом, он прекрасно осознавал то значение, которое там придавали перспективам тихоокеанского бассейна. Поэтому внешнеполитический разворот России в этот регион стал делом рук императора и Лобанова-Ростовского[1407]. В первую очередь благодаря им эти интересы захватывают С.Ю. Витте, хотя в своих мемуарах творцом новой геополитической стратегии тот объявляет себя. Без тени стеснения, подчёркивая, что в этих вопросах «высшие государственные деятели были полные невежды», лишь он всё знал, изучил и предвидел[1408]. Тем не менее Витте воспринял мысль о том, что проникновение в регион эффективнее проводить с помощью экономических методов. Как министр финансов он планировал закрепить за Россией важную роль перевалочного пункта в растущей мировой торговле: «находясь в естественном соседстве с азиатскими странами, Россия занимает весьма выгодное положение как в отношении непосредственного с ними товарообмена, так и в транзитной торговле этих стран с Западной Европой»[1409]. Кроме того, системообразующие активы должны были упрочить рынки сбыта в Северном Китае и Монголии, ведь ранее доходы от продаж обычно не превышали здесь расходов по доставке товаров из России[1410]. Наши коммерческие позиции в регионе были откровенно слабы; например, в конце XIX века из двухсот торгово-промышленных предприятий Владивостока почти две трети принадлежали нерусским подданным, а иностранные суда обслуживали 70 % местного грузопотока[1411]. Выход из этой плачевной ситуации требовал активной работы, а не бесплодных сетований на бесперспективность дальневосточной политики[1412]. Растущей выручкой от российского вывоза в Азию предполагалось оплачивать проценты с капиталов, привлечённых в Европе[1413].

Однако выступив на новом для себя направлении, Россия столкнулась с конкуренцией ведущих европейских держав, которые уже давно хозяйничали на этих рынках. Англия особенно негативно восприняла появление ещё одного соперника. В свою очередь «Санкт-Петербургские ведомости» сравнивали это «всемирное государство» с «вечным жидом», бороздящим вселенную и повсюду сеющим раздор[1414]. Причём подобную характеристику нельзя отнести к обычным черносотенным выпадам, как может показаться на первый взгляд. Издание сполна отдавало должное английской предприимчивости: не только предприниматели этой страны, но и представители правящего класса демонстрируют отменную деловую хватку, как, например, сыновья «великого старца» Гладстона, не брезговавшие бизнесом. В результате едва ли найдётся государство, где английские капиталы не участвовали бы в местной торгово-производственной жизни. Без преувеличения, в мировом хозяйстве нет сколько-нибудь значимой отрасли, в коей прямо или косвенно не были бы задействованы денежные средства Великобритании. Вывод: у неё следует учиться, не ограничиваясь проклятьями в ее адрес[1415]. Конечно, эта оценка разительно отличалась от того, что писали об иностранном капитале в консервативной прессе. К примеру, «Московские ведомости» не усматривали в зарубежном опыте ничего позитивного. В.А. Грингмут (в то время редактор газеты. — А.П.) копировал экономические статьи известного публициста М.Н. Каткова (скончавшегося в 1887 году), не учитывая, что тот писал их при других обстоятельствах. «Санкт-Петербургские ведомости» возражали: чтобы осознать интересы России, нужно добросовестно отнестись к действительности, в противном случае нам грозит страшное заблуждение, и мы станем отвергать полезное. «Кричать о русских интересах ещё не значит служить им!»[1416]

Конкуренция европейских держав в Тихоокеанском регионе в конце XIX века неуклонно нарастала. Точкой пересечения глобальных интересов был Китай, чей огромный экономический потенциал видели тогда все ведущие игроки. Уже в 1885 году лорд Солсбери указывал: кто лучше всех укрепится в Китае, тот получит преобладание в мировой политике[1417]. Поэтому и Россия в своей новой геополитической стратегии сделала акцент на тесных взаимоотношениях с обширной восточной империей. К этому располагали прежде всего географическое положение и общая граница: при обострении международной обстановки Россия самим фактом своего существования прикрывала бы соседа с севера. Европейцы же находились в иной ситуации, «ничем не рискуя в своих далёких неуязвимых метрополиях»[1418]. Кроме того, тогда считалось, что проникновению русских в Китай будет способствовать банкротство западной политики в этом регионе. Своекорыстие европейцев стало к тому времени очевидным; всеми способами они стремились подчинить коренное население, беззастенчиво эксплуатируя природные богатства и народный труд. Местное население оказалось низведённым до уровня орудий для коммерсантов и миссионеров, шедших, как правило, рука об руку. Неудивительно, что китайцы в конце концов по достоинству оценили своих «просветителей». Начались резкие проявления народного негодования, которые в свою очередь дали пищу разговорам о варварстве китайцев. Европейцы обвиняли их в косности, невосприимчивости к умственному и нравственному прогрессу[1419]. В отношениях же с русским народом всё обстояло иначе: обаяние белых царей в Китае не ставится под сомнение, что подтвердил радушный приём в Поднебесной будущего императора Николая II. После этого визита слова «русский царь» сделались ещё более «популярным и близким сердцу туземцев»[1420]. Мы обязаны изучать жизнь этого трудолюбивого народа, с уважением относиться к его религиозным верованиям, традициям и богатой культуре, а не демонстрировать своё превосходство, переходящее порой в откровенное глумление. В этом ключ к душе китайцев, которые уже хорошо осознают разницу между русскими и остальными европейцами. А значит, «следует смелее направлять свою деятельность на Китайский восток, не боясь прослыть навязчивыми среди этого симпатичного народа»[1421].

В подкрепление этих мыслей «Санкт-Петербургские ведомости» перепечатали интересную публикацию известного английского журналиста Вильяма Стэда «Преступление против Китая и против нас самих». Стэд — весьма примечательная фигура. В 1899 году во время Международной конференции в Гааге он познакомился с Николаем И, и с тех пор их связывали добрые отношения; в адрес России Стэд высказывался с неизменной благосклонностью. По его мнению, русский и китайский народы дополняют друг друга: «материализм китайцев ослабит несколько мрачный мистицизм русских, а их трезвость и бережливость будут, пожалуй, желательным добавлением к психологическому складу русского мужика». Западу же он рекомендовал «не стучаться в ворота Серединной империи рукой, закованной в железную перчатку», учитывать местный менталитет и оставить мечты о перерождении Поднебесной[1422]. Стэд выступал резко против попыток давления на власть со стороны европейских держав. Вместо того чтобы подрывать её престиж, следует научиться считаться с ней. Ведь ослабление центра чревато здесь нарастанием беспорядков, перерастающих в общий хаос. Китайское правительство подобно сердцу в человеческом организме, от правильной работы которого зависит жизнь всего общества. Если сердце даёт сбои — нарушается кровообращение и страдает весь организм. Сейчас правительство слабо, что ощущают все. Но, несмотря на это, оно остаётся пока единственной реальной силой в империи. Стэд напоминал: добиваясь концессий, разрешений, льгот и т. д., европейцы обращаются за содействием к тому