этим, Коковцов недоумевал: стоит только начать переговоры с каким-либо крупным иностранным инвестором, «как перед нами становится в виде обвинительного акта грозный призрак распродажи России»[1366]. Министр финансов вопрошал, как мы собираемся расширять площадь наших хлопковых посевов: эти работы сопряжены не только с большими деньгами, но и с огромными знаниями. Деньги так или иначе можно найти, но со знаниями у нас дефицит, без них мы крупных шагов в этой области не сделаем[1367].

Аналогичная ситуация создалась и в ходе дискуссий о постройке элеваторной сети, необходимой для успешной хлебной торговли. Государственный банк уже давно осуществлял в этой сфере крупные операции, но не мог в должной мере следить за сохранностью зерна, отдаваемого в залог под выдаваемые ссуды, что нередко вело к злоупотреблениям. Расширение кредита требовало надёжных зернохранилищ, а значит, серьёзных капиталовложений. Чтобы снизить бюджетную нагрузку, Минфин предложил разделить затраты с тем же американским предпринимателем Дж. Гаммондом, который уже запустил элеваторную сеть в США[1368]. По утверждённому правительством плану он брался возвести объекты, после чего элеваторы переходили в российскую собственность. Для их эксплуатации планировалось учредить акционерное общество, где 55 % находилось у государства, 20 % поступило бы в свободную подписку, а 25 % доставалось непосредственно подрядчику, в расчёт за произведённые работы[1369]. Но на пути переговоров вновь встал Кривошеин, хотя интересы московского купечества на сельскохозяйственной ниве были невелики. В оросительных проектах он сорвал сделку с Гаммондом, прикрываясь авторитетом Столыпина, однако после гибели премьера методы Александра Васильевича несколько изменились. Теперь он делал ставку на Госдуму: многообещающий «роман» с нижней палатой развивался у него стремительно. Ряд депутатов посчитали планы Минфина не отвечающими государственным интересам и потребовали участия в важном деле земских учреждений; соответствующий законопроект внесён думцами в марте 1912 года[1370].

В результате имя Дж. Гаммонда перестало встречаться в совещаниях о постройке элеваторной сети[1371]. Между тем земские деятели, на чью «созидательную мощь» был расчёт, уклонились от участия в этом деле. Их не заинтересовало даже льготное кредитование со стороны казны: они не пожелали погружаться в производственные хлопоты, обещавшие быть весьма обширными[1372]. В итоге эти заботы легли на Государственный банк — минфиновскую структуру, чей устав не предусматривал подобного строительства. Тем не менее Госбанк мог вести комиссионные операции как неотъемлемую часть системы зернохранилищ, принимать зерновые бумаги-варранты, по аналогии с процентными бумагами, имел тесные отношения с учреждениями мелкого кредита, связанными с хлебными заготовками[1373]. Поручить же это дело Министерству земледелия или торговли и промышленности правительство сочло невозможным: одно ведомство оказалось бы на стороне производителей, второе — скорее всего, поддержало торговцев. Госбанк в этой ситуации выглядел самым нейтральным: ему легче было согласовывать различные позиции[1374]. Определение Госбанка в качестве оператора постройки элеваторной сети Коковцов решил провести в исполнительном порядке, что ему было несвойственно. Если бы издержки на сооружение, как пояснил министр финансов, относились к расходной смете, тогда без законодательных учреждений не обойтись. Однако данное строительство является активной операцией: при выдаче ссуд под хлеб будет удерживаться некоторая сумма в погашение произведённых расходов[1375]. Предлагалось, что впоследствии Госбанк всё же не будет заниматься эксплуатацией элеваторов, а после их запуска передаст земствам.

Соперничество между Коковцовым, с осени 1911 года ставшего премьером, и Кривошеиным заметно нарастало. Взаимное нерасположение двух ведущих членов правительства особенно бросалось в глаза после гибели П.А. Столыпина[1376]. Начальник ГУЗЗа делал точкой опоры Госдуму, перетягивая на себя правительственные нити взаимодействия с последней. В июле 1913 года на Киевской сельскохозяйственной выставке Кривошеин буквально пропел оду общественности (земской, думской), призвал к тесному сближению её с правительством, разумеется, в лице себя. В литературе эта политика получила название «новый курс»: она подразумевала создание в Думе большинства, ориентированного на активного руководителя ГУЗЗа[1377]. Летом 1913 года на Киевской выставке во всеуслышание было объявлено о провале землеустроительной реформы из-за устранения от этого дела земств[1378]. Атака на премьера Коковцова набирала силу, что он почувствовал той же осенью. Кривошеин вошёл в явный фавор у царской четы: не проходило дня, чтобы императрица не справлялась о его здоровье, и «святая вода от Серафима Саровского постоянно находилась у него, присланная от её имени»[1379].

Заключительным актом в интриге стала кривошеинская заготовка к 300-летним торжествам дома Романовых. Увековечить юбилей в памяти народной следовало бы крупным хозяйственным достижением. По замыслу ГУЗЗа, таковым являлась мелиоративная разработка малопригодных земель, занимавших 19 % всей площади европейской части России. Госдума предложила правительству выделить Главному управлению землеустройства и земледелия сверх сметы 150 млн рублей сроком на пять лет[1380]. Непредвиденные расходы такого масштаба повергли в шок финансово-экономический блок правительства. Госконтролёр П.А. Харитонов указывал на недопустимость подобных шагов[1381]. Коковцов требовал уточнить, на что конкретно будут расходоваться запрашиваемые средства, сомневался в возможности выполнения заявленного объёма работ[1382]. В итоге большинство (Коковцов, Харитонов, Григорович, Рухлов, Тимашев, Сазанов) высказались против подобных трат. Кривошеин не скрывал негодования, настоятельно подчёркивая: срывается дело, приуроченное к славной дате. Весьма любопытно, что его поддержал глава Минюста Щегловитов, МВД Маклаков и министр просвещения Кассо — те, кто вскоре усилиями начальника ГУЗЗа будут выпровожены из состава правительства[1383]. Отставка премьера Коковцова произошла 30 января 1914 года, а уже через две недели очередной журнал Совета министров украсила резолюция Николая II: «Согласен с мнением меньшинства»[1384].

Победа Кривошеина знаменовала собой провозглашение программы, получившей название «нового курса» с сильной аграрной составляющей[1385]. Однако достигнутые успехи оказались скорее из разряда «пирровых». Посаженный им в кресло министра финансов П.Л. Барк поначалу казался верным исполнителем кривошеинской воли. Созданию сельскохозяйственного банка теперь ничто не препятствовало: Минфин под началом нового министра реанимировал прежний устав проектируемой структуры. В специально учреждённом совещании преобладали чиновники ГУЗЗа, чувствовавшие себя ныне хозяевами положения. Сюда же вошёл и экономист П.П. Мигулин (зять председателя Бюджетной комиссии Госдумы М.М. Алексеенко), которого прочили в её главы; он охотно рассуждал о громоздкости и низкой управляемости перегруженного Госбанка[1386]. Интересны письма последнего, адресованные Кривошеину, преисполненные реверансов[1387]. Вместе с тем в них содержались и здравые мысли: излишне не раздражать противников этой идеи, демонстрируя своё торжество. При нынешнем весьма благосклонном отношении финансового ведомства нет большой необходимости организовывать такой банк под крылом ГУЗЗа, можно предусмотрительно оставить его в ведении дружественного теперь Минфина[1388]. Грянувшая Первая мировая война, конечно, смешала эти