– Публика ничего не поймет.

– Как такое возможно?! – воскликнул Александров. – Вы, конечно, кудесник, но всему же есть граница…

– Публика ничего не поймет, – повторил Ванзаров. – Пусть она будет в платье, похожем на наряд Кавальери. И разрешите носить вуаль…

– В зале не будет глухих и слепых…

– Уверяю вас, Георгий Александрович. Если она запоет, публика забудет про Кавальери.

Александров не знал, как относиться к этому предложению. На шутку оно походило менее всего. Скорее на безумие, охватившее чиновника сыска. Попал в театр, хлебнул хмельного воздуха искусства и умом двинулся, бедолага… Дело ясное, к доктору ходить не надо…

Однако вслух Георгий Александрович обещал исполнить в точности все, что ему будет предложено незнакомкой. Какая разница, все рано деньги за билеты возвращать. Одной Отеро публика сыта не будет. Зрители – как звери голодные. Требуют зрелища. Что тут поделать.

Он согласился бы и на большее, лишь бы Ванзаров поскорее удалился. Чтобы они с Платоном могли проверить контракт. Контракт был рядом, в личном сейфе Александрова. Только руку протяни.

У профессора был урок, но ей разрешили войти. Она тихонько села на один из стульев для гостей и стала ждать. Греннинг-Вильде занималась с ученицей, которую Горже неплохо знала: избалованная девица состоятельных родителей. Каких у Горже не было. Она слушала резкий, плохо поставленный голос, и не могла не восхищаться терпением Зельмы Петровны. У барышни нет никаких способностей, чтобы петь на сцене. А профессор терпеливо ведет ученицу. Как будто верит до последнего в чудо.

Исполнив несколько упражнений, ученица спела «Гитары и мандолины»[31]. Горже только из вежливости не заткнула уши: вместо сопрано – визг кошки. Да и то неумелый. Но Зельма Петровна похвалила девушку, отметив несомненные успехи.

Урок закончился, и Горже подошла к фортепиано.

– Рада вас видеть, милая Анна, – сказала она, обмениваясь с Фальк поцелуями. – Как ваши успехи?

– Благодарю, мадемуазель… Получила приглашение на прослушивание, вот пришла к Зельме Петровне, чтобы обновить голос…

Зная частные театры, как свои блузки, Горже не могла представить антрепренера настолько глухого, что сделает ангажемент этой несчастной. Разве только попользуется свежей девочкой… Как это предпочитает ее друг Вронский. У нее мелькнула мысль: уж не Миша ли разлюбезный приглашает эту пигалицу? Не знает, дуреха, что дальше колен режиссера в театр ей не пройти. Но, конечно, задавать подобные вопросы невежливо и не принято: суеверий никто не отменял. Она пожелала Анне «ни пуха ни пера» и обещала следить за ее успехами.

Как только Фальк покинула класс, улыбчивая маска сползла с лица профессора. Она устало поднялась из-за фортепиано.

– Вы настоящая героиня, Зельма Петровна, – сказала Горже, прижимаясь к ней и троекратно расцеловывая. – Как вы только терпите?

– Что поделать, дорогая моя, – ответила профессор с нежностью. – Мы с вами сами зарабатываем себе на жизнь. Ее папенька столько платит за уроки, что можно уши ватой прикрыть…

С этими словами профессор действительно вынула ватные пробки из ушей. Горже посмеялась и погрозила пальчиком милой хитрости.

– Как твои успехи? – Зельма Петровна взяла ее руки в свои. – Ты у меня на стене среди лучших, – она кивнула в сторону множества фотографий. – Не дают бенефис?

– Не дают, – с улыбкой ответила Горже. – Но я не сдаюсь.

– Не сдавайся, милая, никогда не сдавайся… У тебя есть талант, и тебе надо его развить… Будешь петь лучше этих раздутых Кавальери и Отеро… В театре надо только удачу поймать, а дальше взлетишь выше облаков… Я в тебя очень верю…

– Благодарю вас, профессор, – отвечала Горже искренне. С давно забытым чувством.

– Нашла ли ты, кого я просила?

Порадовать дорогую Зельму Петровну было нечем: Горже расспрашивала всех, кого только могла. Никто не слышал о мадемуазель Вельцевой.

– Только представьте, но про нее буквально ничего не известно. Даже не представляют, что такая певица существует в столице, – сказала она. – Как будто призрак, а не живая дама.

Профессор печально вздохнула.

– Такая странность… Зачем ей скрывать такой голос?

– Быть может, приезжая? Уехала домой куда-нибудь… в Бобруйск…

– Ну ничего, не иголка, найдется, – улыбнулась Зельма Петровна, трогая ее за подбородок. – А ты зачем прилетела, птичка моя певчая? А ну, признавайся…

Хитрить перед любимым учителем Горже не стала. Она честно призналась, что хочет использовать шанс, какой бывает раз в жизни. Если его упустить, надо бежать из театра и выходить замуж за приказчика. Зельма Петровна прекрасно поняла движение души любимой ученицы. В юности сама билась за любую возможность. И не сдавалась. Что еще остается певице без связей и влиятельного покровителя?..

Она обещала сделать все возможное, что от нее ждала Горже, и даже отказалась брать деньги. С бедного таланта брать нельзя. Пусть папаша Фальк платит двойную цену. Для того и нужны бездарные ученицы.

Аполлон Григорьевич прохаживался по актерскому коридору с видом тигра-людоеда. Попадись ему в лапы хорошенькая певичка или актриска – ам! – и съест без остатка. Великий криминалист привык относиться к театру как своему сералю, где его криминалистическое величество встречают с любовью и лаской. Выражение: «А поехали к актрисам, друг мой!» – было, пожалуй, тем немногим, что связывало Ванзарова с театром. До тех пор, пока не попал в «Аквариум». Про актрисок Лебедева он знал только понаслышке.

Он вернулся со сцены, где тщательно проверил подъемник. Новых барышень на нем не появилось. Что уже было неплохим знаком. Сигарила Лебедева была выброшена на улице, но шлейф ее тянулся. Не замечая подобных мелочей, криминалист уже спрашивал, не пора ли кого-нибудь вскрыть. А то почти полдень, и ни одного нового трупа.

– Боюсь, что мы совершили ошибку, – сказал Ванзаров, уклоняясь от дуэли остроумия.

– Не мы, а вы! – торжественно поправили его. – В чем ошибка?

– Не того ловим…

Лебедев был не тем человеком, который, чувствуя превосходство, благородно откажется от него.

– Это как же понимать, друг мой? – неблагородно воспользовался он. – Неужели непобедимая логика дала осечку? Или ее родная сестра, маевтика, обмишулилась? Или, боюсь даже сказать, психологика сплоховала? Кого из них винить будем?

Никого из близкого круга отдавать на растерзание Ванзаров не собирался.

– Они-то как раз указывали в одну сторону. А я упорно шел в другую… Пока не осознал ошибку.