– Господа, господа, помогите! – закричал он на бегу.

Его встретили с откровенным удивлением.

– Доброе утро, Георгий Александрович! Что-то случилось?

Подобное спокойствие в такой момент раздражало хуже запаха сигарилы.

– Вы что, не видели, что случилось?!

Глас вопиющего в пустыне был встречен равнодушием. Его попросили успокоиться и пояснить, что случилось. Уже плохо владея собой, Александров рассказал, как налетели три черкеса, завернули Кавальери и увезли, перекинув через седло. Слыша себя, он понял, какой глупостью отдает рассказ. По насмешливым взглядам полицейских было ясно: его не принимают всерьез. Ванзаров беззастенчиво принюхался.

– Георгий Александрович, вы в этом наверняка уверены? – сказал он таким тоном, что было очевидно: выпил с утра хозяин «Аквариума», как водится у театральных, вот и мерещится оперетка с похищением. Как назло, он действительно проглотил за завтраком лишнюю рюмку.

– Я не пьян и не сошел с ума! – закричал Александров. – Ее украли у всех на виду!

– Ох уж эти черкесы, так и крадут барышень, – заявил мерзкий тип с сигарилой и пыхнул дымом. Чем окончательно вывел Александрова из себя.

– Вы полиция или сборище идиотов?! – орал он, уже не сдерживаясь. – Вам говорят: ее украли! Зачем мне выдумывать?!

Только теперь Ванзаров изволил оглянуться. У него за спиной царили мир и порядок, городовой лениво шествовал, заложив руки за спину.

– Не надо так волноваться, господин Александров. Почему мы не услышали ничего?

– Они налетели как призраки, в тишине, считаные секунды, и ее нет! – Он не замечал, что комкает шляпу. – Лину похитили, да поймите же! Ванзаров, спасите!

В которой раз прозвучал вопль о помощи. Ванзаров предложил Александрову отправиться в дирекцию и там ждать. Надо проверить: может быть, кто-то еще видел стремительное похищение. Свидетели всегда найдутся.

В «Пале-Рояль» она вернулась под утро. Ничего странного в этом не было. Мадемуазель Горже не могла отказать гостю, который пожелал продолжить с ней веселье в более интимной обстановке. Для буфета заработала изрядно, «ночной» гонорар имела право оставить себе. Новый покровитель обещал заезжать часто, дарить подарки и подумать над ее карьерой. Горже улыбнулась ему, взяла деньги и не поверила ни единому слову. Она слишком хорошо знала, что мужчины всегда врут. И не заслуживают ничего, кроме презрения. Конечно, тайного.

Горже уже забыла про блестящего польского графа, который наобещал с три короба, выпросил ее платье взамен трех новых, долго расспрашивал о расположении коридоров, дескать, хочет построить в Варшаве свой театр, изучает вопрос. А в свой театр пригласит Горже, она будет там главной звездой. Она не верила, но ничего не скрывала: рассказала, где Кавальери прячет сейф, и прочие мелочи. И дала ключ от входа, который был у каждой актрисы на случай особых пожеланий гостей. Граф исчез, как и прочие мужчины. После них оставались подарки, деньги и новые платья, которые были нужны, чтобы новые мужчины обещали любовь, дарили платья и деньги и в свой черед исчезали. Круговорот мужчин в жизни Горже не кончался, как не кончается петербургский дождь.

Она вошла в номер, который снимала на третьем этаже гостиницы больше года. Цена устраивала, и она ничего не хотела менять.

Шторы были задернуты. Горже не помнила, чтобы она закрывала окна, прислуга без разрешения ничего не трогала. Она не успела снять шляпку, как на диване, плохо заметном в полутьме, обнаружилось шевеление. Поднялась смутная фигура. Горже не боялась ограблений, но немного вздрогнула от неожиданности. Фигура не проявляла агрессии, напротив, сидела понурив плечи.

– Не открывай окна, не надо…

Голос оказался знакомым, Горже узнала мужчину. Этот красавчик был ее слабостью, от которой она не смогла отделаться. Ему было позволено приходить в любое время со своим ключом. Давненько не заглядывал, негодяй. Так много дел, так много молодых талантов, на нее не хватает времени.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, вытаскивая из лифа пачку купюр и пряча ее в шкатулку. Никаких секретов, пусть знает…

Слишком театрально он схватился за виски и стал раскачиваться.

– Катя, я погиб…

Подобных фраз от него она никогда не слышала. Обычно старый друг хвастался своими победами и творческим гением.

– Тебе отказала юная красотка, мадемуазель Брежо?

– Это ужасно, я попал в переделку, из которой нет выхода…

Быть может, француженка порадовалась бы беде мужчины, от которого видела столько горя, и прогнала бы его. Но мадемуазель Горже родилась в Самаре, из которой уехала покорять столицу, а значит, умела и пожалеть, и приласкать сердечно. Все-таки этот милый негодяй дал ей пропуск на сцену. О которой так мечтала… Она села рядышком и обняла за плечо.

– Что случилось, Миша?

Великий режиссер припал к ней на грудь, так малое дитя прячется от невзгод.

– Мне конец, нет спасения…

– Да что приключилось-то?

Вздыхая и обливаясь слезами, Вронский стал рассказывать, как его подозревают в убийстве двух барышень, что нашли повешенными в театре. А ведь он совсем не виноват, он ничего с ними не делал, только прослушал, да и все… Никаких талантов, зачем их убивать?

Горже слушала исповедь, тихонько гладила «малыша» по голове и не верила ни единому слову. Она слишком хорошо знала, как Вронский прослушивает молоденьких барышень, сама через это прошла. Мужчина создан вруном. А Вронский врун с фантазией. Что же до убийств, то Горже не замечала этих мелких фактов.

– Он найдет меня и посадит в тюрьму! – завывал режиссер.

– Кто тебя найдет, милый?

– Ванзаров… Ужасный, злобный, бессердечный человек, настоящий великий инквизитор, – говорил Вронский, не догадываясь, как близок к правде в отношении «инквизитора»[29]. – Он не поверит мне, и жизнь моя кончится на каторге, на плахе…

В фантазиях Вронский видел, как его кладут на деревянную колоду и палач рубит ему голову топором. Что-то вроде сцены из «Марии Стюарт»…[30] Горже видела только одно: Миша напуган так, что несет полную чепуху. От него пахло не перегаром, а чем-то похожим на запах свежей травы.

– Где ты провел ночь? – спросила она, вытаскивая из его волос травинку.

– Александров сначала приютил меня у себя, а под утро выгнал… Я сидел в кустах, дрожал как заяц… Не мог больше терпеть и прибежал к тебе, как к последнему другу и оплоту утешения… Мне некуда больше идти, меня везде разыщут и поймают…

– Нельзя же прятаться у меня вечно, – сказала Горже, думая, как бы это было чудесно. – Тебе надо в театр, сегодня день великого бенефиса…