Сбоку еще один ухажер объявился. Хвостом дергает, лапами снег дерет, перед подружкой красуется. Хитер, бестия! Сам нюхает, а себя оглядеть не дает. Знает изъяны. Будь подруга постарше — всю морду ободрала бы. А эта — глупая. Впервые на тропе. Не видит, не понимает, что меж лап у кота не любовь, одни лохмотья. Заяц не смог дождаться, пока этот кот его сжует. Надоело на спине лежать. Вот и порвал задними лапами мужичью гордость.

Ему теперь не только к молодой, к старухе идти незачем.

Там, в старой сосне, тоже пара застряла. Отношения выясняют. Два соперника. Оба в силе. Друг другу морды обкусывают, когтями любовь добывают. А кошка, ожидая победителя, совсем к снегу примерзла. Сосулькой скоро станет. Нет бы о ней вспомнить, пожалеть. Друг друга грызут, не щадя.

Кузя бежала. Торопилась. Старалась не смотреть по сторонам. Голоса не подавала. К ней и так уже трехлеток подскакивал. В лежку звал, обещал мясом закормить. Силой хвалился, умом и хитростью, лизнуть хотел. Да Кузя прогнала его с пути.

Кот этот с рыжим отливом даже в зиму остался. Такое случайно не бывает. Значит, мать-рысь с домашним котом путалась, которые в человечьих домах живут. Случалось такое иногда за рысями. Но котов, появившихся на свет от такой любви, ни одна уважающая себя рысь не признавала и не подпускала к себе.

Едва успела прогнать кота, рысь-трехлетка из кроны выскочила навстречу. Стала на пути, шерсть дыбом, зубы показывает. Мол, чего тут рыщешь по чужим угодьям да котов отбиваешь? Ведь никто тебя не звал. И лапой по морде норовит дать. Мол, у самих котов не хватает.

Кузя столкнула ее с дерева. Та на нею тайгу заблажила, будто и впрямь у нее кота отбили. И чего привязалась, глупая?

Кузя днями не отдыхала. Даже ночью не уставала бежать. Изредка на ходу проглотит зазевавшуюся птаху, даже перья выплюнуть некогда было.

Пуст живот, зато бежать легче. Ничто к земле не тянет. Сытому об отдыхе думается, голодному — о дороге.

Рысь забыла, когда она в последний раз вылизывалась. Не до того. Не до красы. Не перед кем. «Эта зима если и будет упущена — следующий снег в своей тайге встречу», — думала Кузя.

Рысь чувствовала, что бежит верно. Места, которые миновала она теперь, были холоднее, суровее. По пути уже начали попадаться куропатки, чей вкус Кузя почти забыла.

Она рвала их быстро, съедала наскоро.

Один раз примчалась к поляне. На ней стог сушеной травы стоял. Пах человеческими руками.

Кузя решила здесь отдохнуть, выкусать снег, набившийся в лапы. На поляне было тихо, ни одного следа на снегу.

Рысь легла на стог, свернулась в клубок. Едва глаза закрыла, из стога — заяц. Ох и пировала она на сене! Даже потрохов от косого не оставила. И решила проверить, а нет ли еще кого в стогу?

Целый заячий выводок раскопала. Такого везения давно не было. Ведь всю дорогу себя от охоты удерживала. Торопилась. А оказывается, быть сытой совсем неплохо. Вон как тепло в животе.

Кузя вскоре уснула. Во сне ей виделась ее тайга. Знакомые до боли тропы зверей, родник и лежка, ее первенцы. Вот они бегут навстречу. Лапки сильные, быстрые. Сами гибкие. Любимцы тайги.

Они ведут ее в лежку. Играют по пути. Лижут Кузю и морду. Ее котята… Лучше их нет во всей тайге. Самые дорогие на свете котята!

Но от чего вдруг дернулись лапы Кузи?

В сон врезалось недавнее. Нет одного котенка. Сгубил человек.

А вот ее дружок. Он принес добычу. Сует в дупло половину зайца. Кормись и корми. Только отчего он такой злой сидит? Да это вовсе не ее дружок. Это совсем другой кот. А где же друг?

«Жив, а может, его забрала болезнь или убили люди?» — подскочила Кузя и тут же упала.

— Заводи трос ниже! Чего копаешься? — донесся человечий голос. Она увидела, как двое мужиков подвели железную веревку под стог, прицепили ее к трактору.

Кузя испугалась. Но когда стог содрогнулся и поехал, вскочила, зарычала на мужика, шагавшего рядом.

— Господи! Рысь! — заорал тот утробно и, обогнав трактор, замахал руками, указывая на стог.

Тракторист оглянулся. Глаза его сделались круглыми.

Кузя прыгнула со стога на кабину трактора, с нее — на дерево и вскоре скрылась в тайге.

Старый олень, встретившийся Кузе па другой день, был большой радостью для рыси.

«Добралась. Живая. Теперь уже недалеко», — нюхала Кузя знакомые запахи тайги.

Олень не сразу заметил рысь. Он выбивал мох из-под снега мослатой ногой, собирал колючий ягель теплыми губами.

Кузя не собиралась нападать на него. Радость встречи была так велика, что голод забылся. Она смотрела на ветвистые рога, заиндевелую шерсть оленя.

Возможно, он из ее леса и заблудился в чужих местах от страха, спасаясь от болезни, людей и зверей.

Кузька смотрела на него, как на добрый знак — итог своих мук.

А олень, услышав, как упал маленький комок снега из-под лап Кузи, метнулся в глушь тайги, унося на рогах ветер.

Кузя бежала следом — по деревьям, зная наверняка, что олени никогда не сбиваются с пути.

Ночами ей казалось, что она слышит рысиные голоса своего леса. Значит, она не опоздала, еще успеет на снежную тропу.

Если там еще остались рыси, значит, болезнь ушла. Ведь жив старый олень. Не все в тайге умирают. Просто надо переждать и вернуться. К себе. В лежку. На свой участок. И никогда их больше не покидать.

Свой лес… Кузю тянуло туда постоянно. Но почему? Ведь тайга везде может приютить зверя. Для нее нет своих и чужих кровинок. Но почему и зверь помнит, хорошо знает свой угол? Только в нем живет и плодится, только там смеется и плачет.

Кузя кусала смог с макушки ели. Смочила, охладила язык и зубы. Свысока хорошо видно вокруг.

Рысь нюхали воздух. Морозный, он обжигал нос. Но от того лишь острее обоняние.

Кузя прислушивалась к таежным голосам и запахам. Свой лес она знала по множеству особенностей, которые отличали его от другой тайги.

Он пах нефтью, ее маслянистые черные разводы были на болоте. А при нефти в земле — по-особому пах воздух на участках. Родники ее тайги — самые холодные и звонкие. В ее тайге слишком редки перестойные деревья, а потому запахов гнили и прели на них не было. Даже в дуплах, гнездах, лежках и норах звери меняли сухой подстил раз в году. В других местах, Кузя в этом убедилась, подстил менялся даже летом по три, а то и по четыре раза.

В своей тайге Кузя слышала мышь даже под глубоким снегом. И безошибочно находила ее. Все

потому, что в ее тайге земля и летом прогревалась на полтора метра, а дальше шла вечная мерзлота. Ее не могли прокопать таежные звери.

Неудивительно, что их жизнь и сквозь снег слышали рыси и лисы. В других лесах земля прогревалась много глубже.