Целительница вновь вздохнула.

– Я сделаю всё, чтобы тебя исцелить, некромаг Фесс.

Он скрипнул зубами. Попытался шевельнуться – но ни руки, ни ноги не слушались. Голова начинала кружиться, наплывала темнота – Что… ты… дала… мне?!

– Ничего страшного. Тебе нужен сон. Тебе будут сниться замечательные сны… и в них свершится исцеление…

Веки отяжелели, удерживать их он больше не мог.

И сразу же ощутил мягкий солнечный свет, прошедший сквозь свежую весеннюю листву. Ощутил касание ветерка, запах свежего хлеба.

Над ним шумели кроны, где-то совсем рядом журчал ручей, перекатываясь через мшистые валуны. Прокричала сойка.

И тотчас же руки Ньес обвили его шею. Она прижималась сзади, обнимала его, шептала на ухо что-то успокаивающее, тихое; он не мог разобрать слов, но это явно было не про лича и неупокоенных.

Собственно, что там личи и неупокоенные!.. Всё это сделалось не важно. Важными оставались только её губы и нежные руки. В нём не поднималось тёмного и жесткого желания – нет, хотелось, чтобы она так обнимала бы его всегда и ничего бы не менялось.

Однако у целительницы имелось на этот счёт своё собственное мнение.

Он так и не понял, как они оба оказались нагими, как в его ладони оказалось мягкое, тёплое и округлое. Как над лицом его нависло её лицо, лукавый взгляд, чуть прикушенные губы и руки, касающиеся его, нажимающие на грудь и, словно корни, вытягивающие из него боль.

Она уводила его к сверкающему, радостному, праздничному. Обхватывала, принимала в себя, вбирала в себя и дышала всё чаще, призакрыв глаза; боль подчинялась ей, послушно уходила прочь, растворялась и расточалась.

Только женщина может излечить этим, и очень редкая из них.

Она задавала ритм, и словно в такт её движениям, где-то далеко-далеко начали бить боевые барабаны, но звали не на рать, а на праздник. Радость разливалась вокруг, заполняла его, и ему безумно хотелось делиться ею, чтобы Ньес бы порадовалась тоже, чтобы он не забирал бы, чтобы тоже отдавал…

«Нет, – беззвучно сказала она, а может, подумала. – Мы куда сильнее вас в этом. Вы не представляете, что можем мы дать – подарить, такое не отнимешь силой и не добьёшься никакими дарами или пытками…»

Ему вдруг захотелось, чтобы она была с ним просто так. Не для того, чтобы вылечить. Не для того, чтобы помочь…

«Этим нельзя помочь, если равнодушна, – донеслось до него. – Так тоже бывает, смотришь и понимаешь, что хочешь этого и что это будет. Будет праздник, и будет свет, будет тепло. Будет всё!..»

Должно было бы становиться всё горячее, но вместо этого приходили покой, умиротворение, законченность. Она напряглась вдруг над ним, застыла, сжимая его всюду так, словно смертельно боялась потерять вдруг; приняла им отданное, опустилась ему на грудь, выдыхая, целуя, шепча вновь что-то вечное и уводя за собой в ласковый полумрак.

Силы возвращались. Он спал, и в этом сне уже не было тех, кто называл себя «Древними».

Проснулся он резко, толчком. Не осталось ни сонной мути, ни утренней тяжести, напротив – лёгкость, собранность и желание вскочить с постели.

Какой же был хороший сон…

Он не ускользал, как обычно, не таял, напротив – проступал всё резче, каждая деталь, всё.

А ещё оставался её запах. Аромат Ньес, тонкий, но явственный. И губы – они явно не соглашались с тем, что всё было одним лишь сном. Или – не только лишь сном.

Комнатушка, где он спал, была пуста. И всё же Ньес оставила тут слишком много следов – в том числе и магических.

А сама взяла и скрылась.

Не успел некромант подумать, что же это всё значило, как в дверь забарабанили.

– Некромаг! Вставай, некромаг!..

– Доброе утро, отец Виллем, – буркнул в ответ Кэр. – Спозаранку явились…

– Отворяй, некромаг! Что ты, не один там, что ли?… Отворяй, беда!..

– Вот.

Из двери мавзолея, того самого, с порталом в Город греха, медленно сочились струйки тяжёлого дыма, жирного, чёрного, словно там, внизу, что-то жарко чадило. Несколько бледных монахов, попятившись, сбились тесной кучкой, шепча молитвы и творя Господни знамения. – Вот пока ты, сударь некромаг, в постельке прохлаждался, аз, грешный, бессонно стражу тут нёс. И вот, пожалуйста – вылезло тут!..

– Что вылезло-то? – Глефа уже взята наперевес.

– А ты глянь сам, – криво усмехнулся монах. – Там оно валяется. Дохлое; ну, я надеюсь, что дохлое.

– Что, само издохло? – осведомился некромант.

– Не совсем. Помогли. Но, сударь некромаг, лучше б тебе самому взглянуть. Идём.

Отец Виллем решительно потянул дверь.

В склепе воняло кислым, глаза защипало. На полу валялась туша – ну, как туша, размером со среднего пса. Плоть частично словно бы растаяла, сползла с желтоватых костей чёрной густой жижей; косо торчало вверх что-то вроде крыла, уже совершенно очистившегося, только с самых концов острых когтей срывались последние капли. Череп обнажился не весь, кости частью раздроблены; челюсти впились в мрамор пола, от вонзившихся клыков разбежались трещины.

– Вырвалась из портала, – деловито бросил отец Виллем. – Мы были начеку. Встретили… чем и как могли.

– Что её убило? – Некромант провёл отпорную черту, присел на корточки, вглядываясь в разбитую голову чудовища. – Чары? Какие именно?

– Да нет, не чары, – вздохнул монах. – Булава моя. Правда, уже после чар, ты прав, сударь некромаг.

– Заклятия совсем не подействовали?

– Отчего ж нет? – слегка обиделся отец Виллем. – Слово Господне всегда действует!.. э-э, в той или иной мере. Чары наши её приостановили, замедлили, она как сквозь паутину пробивалась. Пасть разинула, язык выбросила, как у ящерицы-мухоловки, и… таять начала. Правда, прыти ей это не убавило, сквозь заклятия наши она таки пробилась, а что кости видны стали – ей, похоже, не мешало. Ну, я и попытался. Молитва Господня да булава освящённая – она и сдохла. И таять начала. Медленно, правда. А, ну и вонять ещё.

– Внутреннюю дверь заложите, – некромант поднялся. – Тварь эту я попытаюсь разложить на компоненты, а потом сжечь, что останется. Но идти туда нам придётся, отец Виллем.

– Знаю, – кивнул тот. – Но и лезть туда очертя голову…

– Никто не собирается, – докончил Фесс. – Отшагните, патер.

…Тварь несла в себе ясные, чёткие паттерны Хаоса. Сейчас они слабо, едва заметно пульсировали, угасая. Материальный мир жертвовал частью себя, пережигая чужеродное. Остриё глефы коснулось обнажившихся костей и тварь конвульсивно дёрнулась, суставы крыла разъялись, кости, падая, застучали по камню.

– Осторожнее! – Отец Виллем вскинул булаву.

Тварь была мертва. Эманации Хаоса пытались её оживить, заставить двигаться, но безуспешно.