Нюрнберг был еще более нацистским местом, потому что именно здесь проходили ежегодные митинги, о которых Шафран читала и видела в кинохронике, даже когда была в Африке. Но на платформе стояла Чесси, ожидая ее с громким восторженным визгом, шквалом объятий, хихиканьем и пронзительными, чрезмерно возбужденными криками: "Худжамбо?’ ‘Сиджамбо!’ Фон Шендорф не мог быть более гостеприимным и очаровательным, и это было все, что Шафран может сделать, чтобы убедить их, так же вежливо, как это возможно, что они действительно не должны говорить по-английски с ней и что она на самом деле очень заинтересованы, чтобы практиковать немецкий. Они поехали в Регенсбург, ближайший к родовому дому их семьи город, и повели ее по узким улочкам мимо высоких средневековых домов со шпилями и старинного собора с двумя богато украшенными шпилями, а затем через арку в здании, похожем на Замковую сторожку, на многовековой мост через Дунай. ‘Прямо как в сказке! Шафран вздохнула. ‘Я никогда в жизни не видел более красивого города!’

Следующие десять дней она жила в семье фон Шендорфов, и Шафран поразило, насколько их жизнь во многом была похожа на жизнь Кортни в Девоне. Еда, конечно, была немного другой. В первый же день она спустилась к завтраку и обнаружила там ломтики сыра и вареного мяса, черный хлеб и кофе, хотя Кортни никогда не начинали день без хорошей миски овсянки, за которой следовало любое сочетание копченой рыбы, жареных почек, яиц, бекона, сосисок, помидоров, грибов и, конечно же, настоящей чашки чая с большим количеством тостов и джема, если потребуется. Но если отбросить гастрономические подробности, деревенская жизнь с долгими прогулками, поездками по пересеченной местности, долгими разговорами в дождливые дни и песнями вокруг пианино по вечерам ничем не отличалась. И хотя отец Чесси был, пожалуй, чуть более формальным и строгим, чем отец Шафран, не было никакой разницы в очевидной любви, которую он испытывал к своей дочери и трем ее младшим братьям.

Однажды вечером барон фон Шендорф объявил, что в местной ратуше в этот вечер показывают фильм. После ужина все домочадцы, прислуга и члены семьи расселись по разным машинам и поехали в деревню. Когда они вошли в зал, стало ясно, что абсолютно все присутствующие здесь мужчины, женщины и дети знают фон Шендорфов, которых приветствовали как нечто близкое к королевской семье и проводили к ряду специально отведенных для них мест. Фильм оказался "Огни большого города" Чарли Чаплина. Это был немой фильм, и, поскольку не было языкового барьера, им мог наслаждаться кто угодно и где угодно. Здесь был английский комик, живший в Америке, который довел двести немецких деревенских жителей до беспомощного смеха над глупостями Чаплина и слез по поводу бедственного положения слепой цветочницы, с которой подружился маленький бродяга в котелке и с тростью.

Пока Шафран и ее новые немецкие друзья ехали обратно к дому Шендорфов, Шафран думала об общей человечности, которая была так очевидна в том факте, что ее реакция на фильм ничем не отличалась от реакции любого из немцев в этом зале. Они ничего так не хотели, как жить в мире и продолжать жить своей жизнью, чего все в Англии, да и в Кении, если уж на то пошло, тоже хотели. Конечно, их лидеры поймут это. Конечно, они не станут снова втягивать мир в войну.

***

Тысячи лет люди жили в том месте, которое египтяне называли Аль-Кахира. Фараоны, македонцы и римляне приходили и уходили. Христиане-копты, евреи и арабы-завоеватели создали свои собственные общины. Но для Фрэнсиса Кортни Каир был и всегда был британским городом. Он вырос в большом доме рядом со своими родственниками Баллантайнами в городе-саду, где тихие извилистые улочки, обсаженные тенистыми деревьями, были усажены виллами и особняками колониальной элиты. Жизнь в этих домах была в основном английской, и когда братьев Кортни взяли в Спортивный клуб "Гезира", который стоял на острове посреди Нила, окруженный другим европейским пригородом, Замалеком, они играли в теннис, крикет, гольф и поло, как это делали английские джентльмены, куда бы они ни отправились.

Но теперь Фрэнсис познакомился с другим Каиром. Это был гораздо более многолюдный, грязный, но и более живой мир, пьянящий пряностями, ароматом густого, темного турецкого кофе и дымом от бесчисленных кальянов. Именно здесь, в обстановке строжайшей секретности и принимая бесконечные меры предосторожности, чтобы за ним не следили, Фрэнсис Кортни, директор "Кортни Трейдинг", доблестный представитель британской общины в Каире, трижды приходил в маленькую комнату за скромным рестораном на темной боковой улочке, чтобы встретиться с Хасаном аль-Банной, основателем "Братьев-мусульман".

Аль-Банна был на десять лет моложе Фрэнсиса, но, как и Освальд Мосли, его поразило видение. И это видение затронуло что-то в Фрэнсисе, точно так же, как и видение Мосли. Ибо за два года, прошедших с момента откровения на собрании Британского союза фашистов в Эрлс-корте, Фрэнсис пришел к пониманию того, что он не только хочет видеть создание новой, лучшей, более чистой Британии, он хочет уничтожить то, что было раньше. Его мотивация проистекала не из идеализма, а из ненависти и обиды. Эти эмоции коренились в его чувствах к братьям, в особенности к Леону. Но с тех пор они стали включать в себя все, что он всегда считал само собой разумеющимся, но теперь обнаружил, что презирает: все коктейльные вечеринки, заполненные женщинами, которые не хотели спать с ним; спорт, в который он больше не мог играть; друзей, число которых, казалось, уменьшалось с каждым годом; семейный бизнес, который теперь снова процветал и – несмотря на меньшую долю акций – делал его богаче, чем когда-либо в своей жизни. Однако сам рост прибыли "Кортни Трейдинг" и расширение ее бизнеса только еще больше озлобили Фрэнсиса, потому что это делало Леона еще богаче.

Франциск хотел разрушить все вонючее здание британского владычества в Египте. И в то же время он хотел похоронить евреев страны в развалинах. Хасан аль-Банна разделял оба этих стремления. Он был, как и многие революционеры, отпрыском относительно благополучной, привилегированной семьи и работал школьным учителем в Исмалии, недалеко от Суэцкого канала, когда основал "Братьев-мусульман". С тех пор он осуждал правление исламских земель колониальными правителями-неверными и призывал своих единоверцев готовиться к великому джихаду, который вернет им контроль над собственной судьбой.

Именно его старый приятель Хрюша Питерс первым предупредил Фрэнсиса о мечтах аль-Банны о великом восстании. - Помяни мое слово, Кортни, - сказал он за третьим стаканом розового джина в один