Отворив дверь, мы влезли внутрь машины.

В пассажирском отсеке на импровизированном ложе из содранных с сидений подушек лежала Мидара. У ее изголовья напряженно замерла Таисия.

При нашем появлении капитан повернулась к двери:

– Как ты?

– Вашими молитвами, – слабо улыбнулась Мидара. – Еще дня два, и можно будет отправляться.

То же самое она говорила нам и два дня назад, и еще за двое суток до того.

Когда мы все набились в машину, она открыла проход, и мы покинули мир, где водились летающие блюдца. Спустя полминуты мы оказались в этой долинке.

Мидара с довольной миной обернулась к нам, открыла рот, желая что-то сказать, но не успела.

На губах ее выступила кровавая пена, и она рухнула без сознания.

Очнулась она только по прошествии суток, еле живая. Ее настигло то, что было бичом наших (виноват – эораттанских) чародеев.

Признаться, мы все надеялись, что талисман Древнейших убережет от этого.

Как оказалось, сбыться этим надеждам было не суждено. Впрочем, быть может, его создатели просто не рассчитывали на то, что им воспользуется женщина, за несколько часов до этого надышавшаяся отравой, а за полчаса – получившая крепкий удар по голове.

Так мы застряли тут – неизвестно где и неизвестно на сколько.

Планшетка показывала только три ближайших мира – неизвестных торговцам и, соответственно, ими не посещавшихся. А значит, ничего, кроме приблизительной карты порталов, сообщить о них не могла. Дмитрий, больше других (после Мидары) поднаторевший в искусстве управления изделием магов, сумел добиться лишь того, что она выдала координаты ближайшего известного эораттанцам мира.

О нем было всего несколько строк и сообщение, что он относится к весьма редко посещаемым. И ниже: «Нестабильные условия прохода. Источник помех – долгопериодические несквозные порталы».

Находился сей мир в двадцати трех прыжках от нас.

Выбор у нас был небогатый – или возвращаться назад, к этому миру, чтобы, заново сориентировавшись, вновь начать отыскивать маршрут домой, либо двинуться дальше, в надежде вновь выйти в известные области континуума.

Вот и все, что мы могли выбрать. То есть выбирать было не из чего: «оба хуже». И еще неизвестно, будет ли возможность выбрать.

Все, что было с того момента, как я очнулась после удара по голове рукоятью ножа, и до того, как я вновь очнулась уже на острове, напрочь исчезло из памяти. Единственное, что осталось, – как на меня словно обрушился удар парового молота, вмиг обративший все мое существо в кровавую слизь. И эта слизь, пропитанная несказанной болью, сохранила каким-то образом рассудок и сознание.

Удары чудовищной силы следовали один за другим, то со скоростью барабанной дроби, то падая медленно и размеренно. Дикая боль рвала меня на куски, и я даже не могла потерять сознания – ведь я уже его потеряла. Боль была везде, в каждой частице тела. Меня выворачивало наизнанку, потом – словно резало на тончайшие полосы бесчисленными зазубренными лезвиями, строгало мою живую плоть как деревяшку, превращая в ворох кровавых стружек… Меня раздирало в клочья, которые гигантский торнадо растаскивал по разным уголкам космической пустоты, куда я провалилась.

Вновь выворачивало, и раздирало, и разносило на куски… Сколько это длилось – не знаю. Может быть – вечность…

Когда я наконец открыла глаза, то первое, что увидела, был низкий потолок машины и заплаканное лицо Тейси с покрасневшими глазами.

Молча я взяла ее за руку – движение далось мне с огромным трудом.

Потом я почувствовала, что тоже плачу…

Хорошо, что никто не вошел, иначе хорошенькое бы он увидел зрелище – горько рыдающего полумертвого капитана!

С тех пор прошло несколько дней, но особо лучше мне не стало.

Так гнусно я не чувствовала себя уже давно. Омерзительная тошнота время от времени раздирает мне внутренности, скручивая их и завязывая в узел, во рту – словно кошки ночевали, окружающее заволакивает сизая муть.

Если именно это переживают эораттанские колдуны при переходах, то на том свете им многое простится – если, конечно, верно то, что страдания при жизни могут после смерти искупить прегрешения.

Прегрешения… Тейси как-то раз назвала меня большой грешницей, правда, имея в виду нечто другое. Так оно, наверное, и есть. Но я не ожидала от себя такого…

Мне не раз приходилось убивать, но лишь людей, которые заслуживали смерти.

Приходилось пытать – но я не понимала тогда, что к чему, и была убеждена, что это правильно.

Но разве можно сравнивать то, что я делала раньше, и то, что собиралась сделать сейчас? Пусть Дмитрий с Василием говорили, что всему виной были неведомые хозяева летающих дисков, – они могут думать так сколько угодно. Но я-то знаю – никакое колдовство и никакие излучения не заставят человека делать то, что противно его душе…

Неужели это я была готова обречь на муки и позор девушку, ни в чем передо мной не провинившуюся. Угрожала оружием той, которую, как мне казалось, любила и люблю. А если бы я спустила курок? Как я смогла бы жить дальше? Лишив жизни ту, которую люблю и перед которой, между прочим, виновата?

Когда я ее увидела в толпе пригнанных на продажу рабынь, то даже вздрогнула: она была так похожа на мою первую любовь – ту, с кем я впервые испытала близость между женщинами. Ее тоже звали Тейси – ту грустную, задумчивую вдову погибшего в пограничной стычке офицера.

Да, а ведь я сама была рабыней, хотя и не от рождения.

Я бы очень хотела это забыть, но по своему желанию вычеркнуть из памяти сбывшееся не могут даже эораттанцы. Как забудешь?

Неправый суд, возвращение в камеру, холодное отчаяние и горечь от осознания того, что жизнь кончена…

Поездка в тюремном фургоне с такими же несчастными, как и я, который тащил, воняя сланцевым дымом, допотопный паровой грузовик с ярко начищенным медным котлом.

Когда мы, спустя трое суток, добрались до нашей тюрьмы, тут же во дворе борделя развели костер, где была сожжена наша одежда. В него полетела и моя форма со споротыми нашивками.

Потом, обрезав овечьими ножницами волосы, на нас вылили пару ведер мыльной воды и, не дав даже толком вытереться, голыми повели по темному коридору.

Мы оказались в низком полутемном помещении, где на низких, застеленных тряпьем топчанах сидели и лежали примерно полсотни почти голых женщин. Среди них расхаживала с видом принцессы широкоплечая здоровая бабища с пепельными волосами до плеч.

Надсмотрщица – я знала, что в таких заведениях их подбирают из выслужившихся заключенных, – указала нам на свободные койки и удалилась. Скрежетнул несмазанный замок, окончательно отрезая меня от прошлой жизни.