мне. И потом пришла проверить. Приблудный извинился, что письмо, посланное мне, он отдал Толстой. Так я и не получила этого письма.

Каждый раз, встречаясь с Галей, я восхищалась её внутренней силой, душевной красотой. Поражала её огромная любовь к Есенину, которая могла так много вынести, если это было нужно ему. Как только появлялось его новое стихотворение, она приходила ко мне и спрашивала: «Читали?» Когда было напечатано «Письмо к женщине», она опять спросила: «Читали? Как хорошо!» И только когда Есенин женился на Толстой, Галя устранилась совсем и куда-то уехала.

В самые страшные часы возле Есенина не было Гали, и он погиб.

* * *

В последний раз я видела Есенина в ноябре 1925 года, перед тем как он лёг в больницу.

Был болен мой сын. Я сидела возле его кроватки и читала ему книгу. Неожиданно вошёл Есенин. Когда увидел меня возле сына, прошёл тихонько и зашептал: «Я не буду мешать». Сел в кресло и долго смотрел на нас (я поставила градусник сыну). Потом встал, подошёл к нам. «Вот всё, что мне нужно, – сказал он и пошёл. В двери остановился: – Я ложусь в больницу, приходите ко мне». Я ни разу не пришла. Я многого не знала, и не знала о разладе с Толстой.

Больше я его не видела.

По телефону мне сообщили о смерти Есенина, даже не знаю кто. Всю ночь мне казалось, что он тихо сидит у меня в кресле, как в последний раз сидел, и смотрит на мою жизнь.

На другой день сын спросил у меня: «Мама, ты помнишь, что сказал Есенин, когда я был болен?» Помню всё. Помню всё. Помню, как из вагона ленинградского поезда выносили узкий жёлтый гроб. Помню, как мы шли за гробом.

И вдруг за своей спиной я услышала голос С. Клычкова: «Ты видел его после больницы?» – «Нет». – «А я встретил его на вокзале, когда он ехал в Питер. Ох и здорово мы выпили!». Мне захотелось ударить его.

Когда я шла за закрытым гробом, казалось, только одно желание у меня было – увидеть его волосы, дотронуться до них. И когда потом я увидела вместо его красивых, пышных волос прямые, гладко причёсанные, потемневшие от глицерина волосы, смазанные, когда снимали маску, мне стало безгранично жалко его. «Милый, милый, Серёжа». И вдруг увидела быстро посмотревшего на меня Мейерхольда. Наверно, сказала вслух. Есенин был похож на обиженного, измученного ребёнка.

Всё время, пока гроб стоял в Доме печати на Никитском бульваре, шла гражданская панихида. Качалов читал стихи, Собинов пел. Райх обнимала своих детей и кричала: «Наше солнце ушло…» Мейерхольд бережно обнимал её и детей и тихо говорил: «Ты обещала, ты обещала…» Мать Есенина стояла спокойно, с каким-то удивлением оглядывала всех.

Мы с трудом нашли момент, когда не было чужих, закрыли дверь, чтобы мать могла проститься, как ей захочется.

Гали не было у гроба. Она была где-то далеко и опоздала.

После похорон начались концерты, посвящённые Есенину. В Художественном театре пел Собинов, читал стихи Качалов. На вечере во втором МХАТе выступал Андрей Белый.

Потом пошла спекуляция на смерти Есенина. Очень уговаривали и меня выступать на этих концертах. Я отказалась, но устроители все-таки как-то поместили на афише мою фамилию.

В день концерта Галя привела ко мне младшую сестру Есенина – Шуру, почти девочку. Ей тогда, наверно, не было и 14 лет. Галя сказала, что Шура хочет пойти на концерт, чтобы послушать, как я буду читать стихи Сергея. «Я не хочу, чтобы Шура ходила на эти концерты. Вот я и привела ее к вам, чтобы вы почитали ей здесь». – «Галя, я не буду читать на концертах вообще, а тем более стихи, посвящённые мне». Как просияла Галя, как вся засветилась: «Значит, вы его любили. Я всё хожу и ищу, кто его по-настоящему любил».

Когда я уже работала в Брянском театре, сестра Тамара переслала мне Галино письмо (Галя не знала, что я уехала). Она извинялась, что больше не приходила ко мне.

«Я ни к кому не хожу, даже к Мариенгофу. Посылаю вам карточки Сергея, которых, по-моему, у вас нет».

Я написала ей письмо и получила ответ от девушки, которая с ней жила. Она написала, что Галя застрелилась на могиле Есенина.

Потом мне К. Зелинский сказал, что Галя целый год приводила в порядок архив Есенина и, когда закончила, – застрелилась.

Разбирая архив, Зелинский был поражён, с какой любовью делала это Галя. Он сказал: «Какая бы женщина не уничтожила письмо Есенина, в котором он писал: „Я знаю, что ты мой самый лучший друг, но как женщина ты мне не нужна”. Но это написал Есенин, и Галя сохранила письмо в архиве.

Никритина мне говорила после смерти Есенина, что она не могла без слёз смотреть, когда, выйдя из больницы, перед отъездом в Ленинград, Есенин пришел к Мариенгофу мириться. Они сидели обнявшись, счастливые. Есенин, уходя, попросил: «Толя, когда я умру, не пиши обо мне плохо». Мариенгоф написал «Роман без вранья».

Жена Устинова волновалась, говоря, что её мучит мысль, что как-то и она виновата в смерти Есенина.

Приехав в Ленинград, Есенин по вечерам приходил к Устинову и подолгу разговаривал с ним. Она устала от этого. И когда Есенин в эту последнюю ночь стучал к ним, она не пустила его.

Я знала со слов Церетели, что доктор Усольцев искал по всей Москве Есенина. Говорил, что он рано вышел из больницы, что ещё нельзя его было выпускать.

Я только после его смерти поняла, что он всё так же был одинок. Узнала, что Галя уехала, ушла из его жизни. Что с женитьбой на Толстой ничего не получилось. Очевидно, они были очень разные люди.

Что произошло в Ленинграде? Он уехал в Ленинград от всего, что ему мешало, хотел жить по-другому. Хотел издавать журнал. Хотел выписать сестёр, Наседкина (мужа Кати), хотел жить здоровой, деловой жизнью.

И что случилось там, в Ленинграде? Что такое его друзья Эрлих, Устиновы, Клюев и др.?

Из воспоминаний Эрлиха: «Разговаривали, пили чай, ели гуся. Разговоры были одни и те же: квартира, журнал, смерть. Время от времени Есенин умудрялся достать пиво, но редко и скудно…

Денег у него было немного, а к субботе и вовсе не осталось. Клюев после того, как Сергей прочитал свои последние стихи, сказал: „Вот, Серёженька, хорошо, очень хорошо! Если бы их собрать в одну книжку, то она была бы настольной книгой для всех хороших, нежных девушек”. Сергей