Я не верю Эрлиху! Я не верю, что он забыл прочитать стихотворение «До свиданья…». Как можно забыть, когда Есенин ему, другу, дал листок, написанный кровью.

Е. А. Устинова пишет: «Пришёл поэт Эрлих. Сергей Александрович подошёл к столу, вырвал из блокнота написанное утром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака. Эрлих потянулся рукой за листком, но Есенин его остановил: „Потом прочтёшь, не надо”. И Эрлих забыл? Не верю. Он видел, в каком состоянии был Есенин, и забыл? А если забыл, – не знаю, что хуже».

Марков Н. И. («Есенин и русская поэзия»): «Мы втроём: Клюев, Приблудный и я – оказались в номере, где остановился поэт раньше других гостей. Зашёл разговор о последних стихах Есенина.

„Пожалуй, для поэта важно вовремя умереть, как Михаилу Тверскому”, – сказал задумчиво Клюев. С появлением ленинградских имажинистов (Эрлиха и Шмерельсона) в номере стало шумно.

Они с азартом утверждали, что Есенин перестал быть поэтом и пишет „дешёвые” стихи, вроде „Руси уходящей”. Я рано ушёл, не желая участвовать в споре… Наутро, встретившись со мной на лестнице редакции, Приблудный сказал: „Есенин повесился”».

Из воспоминаний Маяковского: «Последняя встреча с ним произвела на меня тяжелое и большое впечатление. Я весь день возвращался к его тяжёлому виду и вечером, разумеется, долго говорил (к сожалению, у всех и всегда такое дело этим ограничивается) с товарищами, что надо как-то за Есенина взяться.

Те и я ругали „среду” и разошлись с убеждением, что за Есениным смотрят его друзья».

Самое обидное, что это произошло за несколько дней до приезда в Ленинград С. М. Кирова и П. И. Чагина.

Чагин пишет в своих воспоминаниях: «В конце декабря 1925 года на съезде партии Сергей Миронович Киров спросил меня: „А что пишут из Баку о Есенине? Как он?” Сообщил Миронычу: по моим сведениям, Есенин уехал в Ленинград. „Ну, что ж, – говорит Киров, – продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там”. На следующий день мы узнали, что Есенин ушёл из жизни».

* * *

Луначарский А. В.: «Есенин был человек с очень нежной душой. Чрезвычайно подвижный и очень легко откликающийся на всякие прикосновения внешней среды. Лирика Есенина – явление большого искусства, связанное с весьма сложной личностью художника, с его восприятием мира в одну из переломных эпох. „Есенинщина” же – порождение мелкобуржуазной богемы, это увлечение кабацкими нравами, насаждение цыганщины, пессимизма, связанное с извращенным толкованием некоторых мотивов есенинской лирики».

М. И. Калинин: «Что там ни говорите и ни пишите насчёт „есенинщины”, а сам Есенин очень хороший и очень русский поэт. Есть у него, конечно, сшибы, есть кое-где и налёт болезненности, но было бы глупо отрицать его целиком. Вольному, как говорится, воля, а я, грешным делом, в свободные минуты перечитываю его стихи. Пахнут они и лесом, и цветами, и сеном…»

Как-то случайно в журнале «Москва» (1958, книга 2) прочитала «Из записок старого журналиста» Осафа Литовского. Прочитав строки: «Да, очень много можно рассказать о Есенине буйствующем, Есенине, читающем стихи нараспев, Есенине говорящем. А вот нам с женой довелось его видеть молчащим, и, пожалуй, это было самое тонкое, самое волнующее воспоминание. Я уехал в Иваново-Вознесенск, назначенный туда Центральным Комитетом партии редактором газеты.

Жена была больна и оставалась в Москве. Ежедневно её посещал Павел Радимов (поэт и художник), а осенними вечерами Есенин и его последняя светлая любовь Августа Миклашевская, артистка Камерного театра.

Тёплая, тихая даже в городе, золотистая ранняя осень 1923 года.

Чистый, умытый, причёсанный, очень скромно одетый Есенин и Миклашевская под тонкой синеватой вуалью… Они приходили. Миклашевская беседовала с женой, а Есенин сидел тихо, молча, следя глазами за каждым движением Миклашевской. Как назвать это красноречивое молчание? То была томительная, неподвижная тишина, когда вдруг казалось, что нет комнаты, а кругом поле, закат и лёгкий ветер…»

Я очень обрадовалась. Значит, я его не выдумала тихим, скромным. Значит, он действительно был и таким, каким я его знала.

Я не знала, жив ли Литовский и где он? Через несколько дней я прочитала в «Литературной газете»: редакция поздравила его с 70-летием. В справочном киоске узнала его адрес и поздравила его. И написала, что я обрадовалась, прочитав его строки о Есенине. Получила от него ответ:

«Вот с самого начала не знаю, как написать: „Дорогая?” Но это как-то не звучит… „Уважаемая” ещё больше не звучит… Но ведь знаем-то вас мы, то есть я и жена! Поэтому очень хорошо, пусть так будет.

Наша дорогая Августа Леонидовна. Ваше письмо взволновало нас и тронуло беспредельно. Спасибо вам, дорогая, за него! Но я ведь все же писатель, и никуда от этого не денешься. Поэтому первое – как, где и почему. Может, что-нибудь расскажете про себя, о жизни после встреч с Сергеем? Это важно не только для вас и для меня – это важно для есенинской биографии. Ещё раз спасибо за письмо. Если вы почему-либо не сможете рассказать и написать подробнее, разрешите мне использовать в печати, конечно, со своими замечаниями, это ваше короткое письмо. Но лучше пишите. Ну, вот и всё. С приветом и дружбой Е. и О. Литовские. Москва, 30 июня 1962 г.».

Ни с кем из своих друзей и знакомых тех далеких лет я не встречалась и ничего о них не знала. И поэтому с большим волнением осенью 1962 года шла к Литовским. О многом говорили, многое вспомнили. Хотели встретиться еще… Да так и не получилось… Оба они часто болеют, и я не отстаю от них… Но осталась тревога за них. Мне показалось, что они очень одиноки.

Зачем пишу о своих встречах с Есениным? Мне кажется, в них можно найти крупинки настоящего Есенина.

1970 г.

Москва

Варвара Кострова. В Петрограде и в Берлине

Впервые я увидела Сергея Есенина в 1915 году в Петрограде, в знаменитом подвальчике «Бродячая собака». Собирались там, наряду с писателями, художниками, артистами, разбогатевшие на войне бесцеремонные спекулянты, важно называвшие себя «любителями искусств». Они не скупились на вино, вели себя нагло, часто затевали отвратительные скандалы. Так было и в тот вечер.

На сцене стоял сказочно прелестный златокудрый юноша в голубой вышитой рубашке. Это был Сергей Есенин. Он удивительно задушевно читал свои звонкие чудесные стихи. Все слушали, затаив дыхание. Вдруг послышались тиканье, свист, звон разбитых бокалов, на сцену полетели апельсиновые корки. Юный поэт замолчал, на лице его застыла растерянная, по-детски беспомощная улыбка. А публика бесновалась, одни аплодировали, кричали «бис», другие свистели, ругались. Внезапно весь этот шум перекрыл глубокий спокойный голос:

– Стыдитесь, ведь перед