Подрядился ходить с точилкой. Аксен взял. У него сейчас и живет. Между прочим тоже златые горы сулил. Еще бы: к хозяйчику в ресторан завхозом метил, а тому ресторанному орлу этак же по шапке дали. В общем — все кувырком. Но для него, Тимки, еще выглянет солнышко, он выйдет в люди! Точилка — работешка временная, он приглядит дельце понадежнее.

— Мне бы только баян огоревать.

— И тогда куда?

— С баяном-то? А куда хошь, я уж знаю… Только никому во веки веков не буду верить на слово. Потому что у всех к себе гнутся пальцы.

Скривил в усмешке губы:

— Может, у комсомольцев пальцы по-другому гнутся? Скажи, ты тут, говорят, главный.

— Перестань.

— Не нравится? Не буду. Хошь, о другом скажу? О твоих близких знакомых…

Я кивнул.

Тимка не торопясь достал пачку дешевеньких папирос («Сафо», видно, были уже не по карману), оглядел ее, затем, подражая кому-то, подержал на огне кончик папироски (очевидно, для обеззараживания) и сунул в слюнявый рот. Только после этого снова подал голос.

Начал с Ионы:

— Все по подгородчине таскается. Регулярно схватывается с сивачом, то есть с Серафимчиком. Разнимает их Григорий, но ему тоже под горячую руку попадает. В общем, ничего завидного. Павел Павлович? Один остался. Филя, или как его — Феофилактион, устроился в мастерской. Что радуешься? Подумаешь! Хотя — там только по восемь часов работают, есть когда ходить твоему Филе в цирк. А Юлечка… не догадаешься, какой номерок отколола. Ушла к какому-то своему дружку. А теперь о твоем братчике, — докурив папиросу, сказал Тимка. — Видел его, как же. И не одного, с каким-то здоровяком. Ивашкой тот назвался.

— Знаю, это Железнов, — подсказал я. — Хороший парень.

— Ха, хороший, — буркнул Тимка. — Грубиян. Сначала — давай расспрашивать, откуда да кто я. А узнав, что с точилкой хожу, напустился: чего, слышь, тут мотаешься, в деревню езжай, двигай ее вперед. С точилкой, дескать, и старики справятся. Тебя упомянул. К Кузюхе-де на подмогу.

— А ты что?

— Сказал, что в советчиках не нуждаюсь. Так он к Алехе: несознательные, мол, землячки у тебя. Подумайте, судить-рядить взялся. Но и Алеха хорош: ни словечка за меня. Плевать! Я и сам могу постоять за себя, не на того налетели!

— А когда ты видел Алексея?

— Когда?.. До снега, кажись.

— Вспомнил тоже. Теперь он в Москве, в институте.

— В Москве? — Тимка вытянул губы. — Ловок! Вот и выходит, нас хотят в деревню отослать, а самим подавай город, да не простой — столицу.

— Тимка!..

— Что, Тимка? Тебя-то они отослали. Думаешь, не знаю?

Разговор с отрицателем всегда злил меня. Едва сдерживая себя, я сказал:

— Ничего ты не знаешь. Всем только завидуешь. И вообще…

— Что? Договаривай!

— Давай уматывай. И о брате чтоб ни одного худого слова.

Я долго ходил по пустой избе. Затем достал с тябла письмо Алексея, полученное накануне, и принялся перечитывать.

«Видишь, рабфаком моя учеба не окончилась, хотя вначале он виделся мне верхом мечты. Кто почувствует вкус знаний, тот не должен стоять на месте. Но ты не пойми, что у твоего братика самоцель. Раньше, возможно, она и была, когда и видел-то я только свое Юрово, за которым закрывался для меня горизонт. А тут как окунулся в жизнь да поближе узнал, какой дальше ей быть по планам Ленина, понял: никто, кроме нас самих, ее не изменит, не принесет нам готовенькое на блюдечке. Вот каждый и должен учиться, чтобы уметь. На днях пошлю тебе книгу Ленина. Главная мысль в ней — мелким хозяйствам из нужды не выйти. Читайте всей ячейкой. Агитируйте мужиков за объединение. Рассказывал ли ты кому-либо, кроме отца, о подгородной коммуне? Как бы мне хотелось самому побывать у вас с этой книгой!..»

Письмо как бы вернуло меня к реальности, ввело в знакомую колею. Дубина этот Тимка. Распространялся тут, мозги засорял: нас в деревню отсылают, а сами в столицу. Но за легкой жизнью, что ли, поехали? Да для того, чертов ты отрицатель, чтобы нам же и помогать. Соображать надо!

Тетрадь четвертая

Селькор

Первая заметка

Событие за событием.

Рано утром ко мне прибежал встревоженный Никола. В руках — винтовочные патроны. В точности такие же мы расстреливали в овраге к на Шаче. Сказал, что нашел на краю деревни, на тропе, когда шел в кузницу. Должно быть, кто-то ненароком обронил. А кто? Поди узнай! Тропа так утоптана, так обледенела, что никаких следов не заметить.

Никола пожимал плечами: откуда взялись патроны, кто таскается с ними?

— Никто с тобой не встречался? — спросил я.

— В том-то и дело: ни следов, ничего…

Не успели мы придумать, что делать с находкой, как появилась новая весть: пропал секретарь сельсовета Евлампий Сорокин. По слухам, накануне вечером он будто бы заходил к Силантию Ратькову. Но что удивляться этому — туда он и раньше частенько заглядывал. Силантий не раз хвалил его: с этим и покалякать есть о чем, умный, все законы знает назубок. Обычна Евлаха уходил от него в подпитии.

Искали Сорокина несколько дней, обнаружили в овраге, в снегу. Из-под снега виднелась лишь правая рука, которую он поднял, видимо, замерзая. Следов и тут не было, осталась только бороздка от падающего человека. Бороздка эта обозначилась лишь под кручей, недалеко от заснеженной тропы. Впечатление такое, будто, Евлаха разбежался и прыгнул в сугроб или же кто-то сзади сильно толкнул его с кручи.

Приезжал участковый, но ничего толком выяснить не мог. Бабы поохали, что вот, мол, горемычный, не рассчитал — на даровщинку-то, должно, лишнего хватил. А Силантий для законника не скупился. Сам он самогон не гнал. Бабы уверяли, что этим зельем ссужает его Никанор с доставкой на дом — Глафира носит. Глафира же клялась и божилась, что давным-давно и аппарат-то вонючий выбросила, до самогонки ли…

— Тут пахнет жженым, — сказал Никола.

Сначала новоявленный сыщик задумал проверить, чей самогон пил Евлампий. Вечером он незаметно проберется в баньку, где раньше Никанор дымокурил. Если там найдет аппарат, то Глафира врет. Тогда можно будет для ясности и вторую проверку сделать: из баньки он потихоньку проникнет в избу, перед этим приделает себе бороду, чтобы сойти за неизвестного проезжего мужика, и попросит бутылочку, тут же доставая кошелек для расплаты. Кошелек сразу заставит жадного Никанора бежать за самогоном. А может, побежит и Глафира. Вот тут-то они и попадутся, раскроют свои тайны…

— Ты положись на меня, —