Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Там тоже живые люди, они тоже болеют, неуверенно подумала Ольга. Материк был – как загробная жизнь, про которую все знают, но никто не видел своими глазами. С материка никто не возвращался.
Но Янка вернулась. Упертая сука. Ведь похоронили уже, зачем?!
Ольга поняла, что плачет, беззвучно и безнадежно, как выброшенный в канаву слепой щенок. Яростно шмыгнув носом, она размазала слезы по щекам и, подволакивая тапочки, прошаркала в прихожую. Дотронулась до замков, подергала цепочку. Старая дверь выглядела жалкой и ненадежной, и блестящие новенькие замки, прикрученные к крашеной фанере, казались неуместными, как вечернее платье в больничной столовке. Ольга еще раз тронула цепочку, заглянула в комнату, скользнула глазами по экрану Полинкиного телефона. Там ритмично скакали радужные пони, и Полинка, подхихикивая, дергала носком в такт, но музыка из наушников доносилась нехорошая – резкая, грубая, хрипло-разухабистая. Почувствовав присутствие за спиной, Полинка поправила наушники. Музыка стала почти неразличимой; может, она вообще послышалась. Лучше не проверять… Ольга отступила от дивана и понуро побрела в ванную. Мельком посмотрела в зеркало: один короткий взгляд, проверить, что волосы не торчат клочьями, а в уголках рта не осталось шоколадных пятен, – и тут же отвести глаза.
(«Вы, красивые, все любите на себя смотреть, – говорит он. – Ты типа скажи, что не такая. Чего ты стесняешься?» Он обхватывает пальцами ее подбородок, силой поднимая голову. Ее голое тело плавает в стекле – торчащие ребра и мослы, крошечная грудь, длинные руки, узкие бедра и бесконечные, мальчишески тощие ноги. Гладкая, холодно-смугловатая кожа. Прямые, как солома, волосы падают Ольге на глаза, и он нежно отводит их за ухо. Теснее прижимается к ее спине, упирается твердым в задницу. «Ну хватит, – говорит она и пытается вывернуться. – Пойдем уже в кровать». – «Да погоди ты!» Он держит слишком крепко. Она закрывает глаза, чтобы не смотреть, и он кусает ее за ухо. Обхватывает пальцами сосок. «Да посмотри же ты! Мужу-то можно признаться, что тебе нравится. У тебя что, комплексы?» Он сильнее сжимает пальцы; боль дергает Ольгу, как за ниточку, и она широко распахивает глаза. «Давай, смотри, какая ты красавица! Прямо супермодель. Тебе любоваться собой надо, а не комплексовать!» Ольга смотрит прямо перед собой, прямо на себя. Ее тело. Его тело. Ничего больше. Если смотреть только прямо – может быть, плавающая за беззащитными, обнаженными спинами голодная тень не попадется на глаза. Ноздри Ольги раздуваются, ногти впиваются в ладони. Грудь быстро поднимается и опускается от частого дыхания. «Вот умничка, – радуется он. – Давно бы так». Его голос становится маслянисто-мягким, глаза теряют выражение, ладонь обхватывает и мнет ее грудь. Ольга крепче сжимает кулаки и, глядя на голые тела в зеркале (но не голодную тень за ними, ни в коем случае не на тень), представляет, как костяшки ее пальцев вминаются в его дурацкий толстый нос. Голодная тень в зеркале понимающе улыбается, и Ольга с отвращением закрывает глаза. «Идем скорее в кровать», – говорит она, и на этот раз он не спорит.)
Ольга поплескала в лицо холодной водой, смывая налипшую за день колючую пыль. Потянулась было к пенке для умывания и устало уронила руку. Сил намыливаться, смывать, размазывать по лицу крем не осталось. Ольга плеснула в лицо еще пригоршню воды, закрыла кран. Вслепую нащупала полотенце. Прижала его к лицу, убеждая себя, что отмылась. Она достаточно чистая. И тень в зеркале, нависающем над левым плечом, никогда не пробьется сквозь стекло, чтобы потребовать обещанное.
…Он послушный и доверчивый, как кутенок. Изредка Ольга оборачивается, смотрит, как он топает за ней – след в след, как и было велено, чтобы не протонуть. Он кажется почти красивым – надежда освещает его изнутри. Ольга пообещала все исправить, и он верит ей. Смотрит так преданно, что Ольгу охватывает злость: почему они так не могут? Зачем вечно спорят и препираются? Почему не слушаются?
Она шагает размашисто, развернув плечи, подняв лицо навстречу солнцу и соленому ветру. Ей никто не помешает. Найда хотела увязаться следом, но Ольга ей не разрешила, чтобы не путалась под ногами. Утоптанный торф упруго толкает в пятки. Черная блестящая ворона устроилась на макушке кособокой лиственницы и горячо выкрикивает что-то сама себе. Ольга приседает над кустиком брусники, вычесывает пальцами прошлогоднюю ягоду и закидывает в рот горстью, не разбирая, вместе с лаковыми листочками. Ее руки покрываются липкими багровыми пятнами. Ольга смахивает с красной, будто кровью измазанной